What time is it? - It's Spacetime!
Название: Пространство и Время (Raumzeit) ПиВ
Предупреждение: слэш, фемслэш, гет, отсылки к философии, литературе и всему на свете, песни, трайбл, мозго***, "автор умер, герой умер, все умерли" и еще автор сдал кандидатский экзамен по философии, а это диагноз
Размер: ***
Статус: пишется
Первая часть: "Пространство и время есть формы присутствия человека в бытие."
02.Фрэнсис
Когда она проснулась, ее встретил Реймонд. Правда, тогда она еще не знала, что его зовут Реймонд, и просто смотрела на черноволосого парня с улыбкой имени Кэрролла. Широкой и немного сумасшедшей.
- Где я?
- Ты уже спрашивала, – он равнодушно пожал плечами.
Это равнодушие никак не вязалось с его улыбкой, но улыбка тоже сползла, на мгновение обнаружив под собой нетерпеливый интерес, и тут же вернулась обратно.
- И?
- Ты здесь.
Его ответ царапнул воздух, как нож – стекло, и она скривилась. Он снова пожал плечами.
- Не задавай вопросов, ответы на которые не готова услышать, Фрэнсис.
Она мотнула головой. Парень, какая бы ни была у него улыбка, начал ее раздражать. Она думала, что сейчас он скажет что-то угрожающее, но он только весело рассмеялся – весело, но как-то отрывисто, слегка истерично.
- Это нормально, да. Ты меня ненавидишь.
- Ни капли.
Она поднялась и слезла с неудобной лежанки. Комната три на три метра – не комната, а клетка – лежанка и слепящий огонек. Тесно, как в тюрьме. Тесно так, что…
Ее затрясло.
- Я ненавижу это…
Сказать больше не получилось. Как будто снег залепил горло – только откуда тут снег?
- Ты ненавидишь это место, – снова серьезно произнес парень.
Ее уже утомили смены его настроения.
- И это нормально, Фрэн. Можно я буду называть тебя Фрэн?
- Нельзя, конечно.
- Конечно, нельзя.
Почему-то она и не думала, что он ее послушает. Но что-то в нем было такое, что заставляло ее спорить. Как будто он всем своим видом излучал покровительство.
- Ну, пойдем, Фрэн, я выведу тебя из этой клетушки.
Они вышли в коридор – она почувствовала, что до этого момента еле дышала, а теперь может позволить себе вдохнуть полной грудью. Каменные стены, обрамляющие довольно-таки узкий проход, на удивление давали ей чувство свободы – и не угнетали так, как белые, бесцветно-безликие решетки комнаты. Она даже протянула к ним руку и коснулась камня кончиками пальцев – и не заметила, как выразительно поднял бровь сопровождающий.
Она даже на время забыла о своем вопросе – потому что здесь, удивительно, просто не хотелось спрашивать. В этих камнях она была на своем месте. Среди камней, мысленно поправила она, и сама не согласилась с собой. В. Камнях.
- Там у нас учебные залы, – махнул рукой парень, выведя ее на лестницу, одной стороной примыкающую к стене здания, а второй вырываясь в пустоту.
Ей на мгновение стало страшно – а потом она пошла по ступенькам, больше ничему не удивляясь. Когда они дошли до вершины, лестница уперлась в сплошную стену. Она пожала плечами и остановилась – и тогда парень взял ее за руку, а лестница с еле слышным шелестом ползущей змеи разогнулась, унося их через пропасть к взрезавшей небо башне.
- Тебе интересно, кто пробил здесь дыру для входа? – спросил спутник, пропуская ее вперед через отверстие, которое и в самом деле больше всего напоминало дыру.
- Нет.
- Я так и подумал. Так вот, как я уже сказал, здесь у нас учебные залы.
Он помолчал.
- Тебя нервирует слово «здесь»? Знаю, что нервирует. Прелестное ощущение, правда?
В чем была прелесть лихорадочной нервозности, она не знала. Но спорить с ним не имело смысла – тем более, она же могла его просто игнорировать.
- Здесь ты будешь учиться. Башня Пространства и Времени, вот как мы ее называем. Жить будешь в общежитии – отсюда недалеко, кстати. И вот теперь…
Он вдруг остановился, повернулся и положил ладонь ей на лоб.
- Да, вот теперь ты уже достаточно на пределе, чтобы отправить тебя отдыхать. Чудесно.
Его лицо стало торжественным – и снова насмешливым.
- Добро пожаловать на факультет Пространства, Фрэнсис. Я Реймонд, твой декан. И вот именно так ты себя будешь чувствовать в ближайшей время.
Часы у нее в голове отсчитывали секунды. Она недовольно поморщилась, отмахиваясь от их назойливого тиканья – и проснулась. Тальми скорчилась у ее кровати, бормоча что-то жалобным голосом. Она попыталась прислушаться – но, как всегда, ничего не разобрала, и просто потрясла соседку за плечо.
- Хватит. Все закончилось.
- Да. Закончилось.
Она знала, что Тальми врет. Ее соседка ни на миг не верила в то, что это проходит. Ее не убедили на заверения Реймонда, ни слова врача. Единственное, во что верила Тальми – глаза Габриеля. Декан, которого Фрэнсис, не церемонясь, спросила в лоб, пожал плечами:
- Это нормально для Времени. Она теряется. Это проходит. Обычно.
Обычно.
Тальми поднялась, отвернулась к собственной постели и принялась поправлять одеяло. Как будто ничего и не было. Для того и существуют соседи.
Правда, сегодня она на удивление спокойна. Обычно ей требовалось куда больше времени, чтобы унять дрожь.
- Не забудь, что надо еще поднять новенькую. – бросила Тальми.
Фрэнсис вздохнула. Ну конечно. Не далее, как вчера, Габриель поручил ей это создание – еще одну блондинку Времени. Наверняка декан уже успел отпустить по этому поводу пару комментариев.
Время напоминало ей котят. Иногда это умиляло, но по большей части раздражало невероятно. Нет, по отдельности они были хорошими ребятами – а Тальми так и вовсе чудесной девушкой. Но их появление, их первые дни потерянных, ни на кого не похожих болванчиков – она это ненавидела.
Возможно, если бы кто-то дал ей посмотреть на себя саму в первую неделю пребывания в школе, она изменила бы свое мнение. Возможно, она бы прониклась презрением к себе самой. Возможно – но Фрэн достаточно прочно умела запирать те двери, что вели в залы самооценки, и потому ей неведомы были сомнения. Время ее просто раздражало.
Соседка откликнулась через добрую минуту стука. Выскочила, распахнула двери – заспанная и ошалевшая, не очень понимающая, кто перед ней.
- Фрэнсис. – напомнила. – Я за тобой присматриваю. Пора вставать.
И без того бледная блондинка побледнела еще больше – только что снежной коркой не покрылась. Фрэн с запоздалым раздражением вспомнила, как Тальми объясняла, что все эти «пора» и «уже» для новой ученицы неприемлемы, и вздохнула.
- Давай, одевайся. Форма в шкафу должна быть.
И, не дожидаясь приглашения, вошла, прикрыв за собой дверь.
- И имя свое напомни?
- Голд, – отозвались от окна.
Девушка нерешительно застыла у кровати, не зная, куда девать руки и, вероятно, что делать первым – застилать постель или одеваться.
- Ты бы…отвернуться могла?
Очередной вздох Фрэн отважно сдержала. И даже отвернулась. Хотя, казалось бы – ну неужели она девушек в трусах и майке никогда не видела?
- А что мы делать будем? – спросила Голд – судя по голосу, через ткань.
- Что и всегда. Учиться. Часть пар у нас совместные – ну там математика, общеобразовательная фигня. Специальность и специальные предметы – раздельно. Пойдешь с Тальми, она тебе все покажет.
Некоторое время Голд усердно сопела. Видимо, пыталась втиснуться в форму Времени. Красивая одежка, но непрактичная совсем. И вряд ли удобная.
- Мы…учимся?
Ее тронули за плечо. Она обернулась, Голд смотрела на нее с тем непередаваемым недоуменным выражением, которое так хорошо получалось у всех блондинок от Времени. Фрэнсис даже умилилась их схожести.
- Ну да.
Голд чуть нахмурилась. Нахмуренность ей даже шла – совсем чуть-чуть. Как если бы она вдруг из куклы стала человеком, с его проблемами и задумчивостью. Фрэнсис мимоходом подивилась этому сравнению, но пришлось признать, что оно как нельзя правильное.
- Понимаю твое удивление.
Она усмехнулась и потянулась поправить на блондинке галстук. От ее прикосновения та вздрогнула и застыла каменным истуканом.
- Я тоже удивилась… - она сдержалась, чтобы не сказать «в свое время». – Но так вот оно…принято.
Голд задумчиво кивнула. Стоило Фрэнсис убрать руки, как она заметно расслабилась, и даже, кажется, задышала ровнее. Тальми в самом начале их общения тоже боялась людей, Фрэн однажды взяла ее руку, так ту чуть удар не хватил! Да и сейчас – порою - соседка отстранялась от нее так резко и так испуганно, что она старалась приближаться к ней пореже. Это было то ли особенностью всего Времени, то ли просто бзиком отдельных личностей – Фрэн точно не знала. Только ей почему-то на таких личностей везло.
- Я не против учиться, – выдохнула Голд. – Я только…мне ничего не объяснили.
Фрэнсис почувствовала, что снова улыбается. Она вспомнила Реймонда с его вечной улыбкой и понадеялась, что ее губы способны выразить понимание и сочувствие девушке, которой она на самом деле посочувствовала. Без того, чтобы скрывать за собой равнодушие, которого у нее было и так предостаточно – к остальным людям. Она, в самом деле, сочувствовала Голд – и жалела ее. Никто и ей ничего не объяснял – но почему-то ей не так сильно требовались ответы, как той же Тальми. Может, это просто Время всегда искало ответов? Может, это для Времени было важно, куда идти?
- Ничего страшного в этом нет.
Фрэнсис похлопала соседку по плечу, и та – диво дивное! – даже не вздрогнула.
- Здесь никому ничего не объясняют.
Во второй аудитории четвертого этажа башни их учили танцевать. Танцы – специальность Пространства, Реймонд сказал ей об этом на второй день ее пребывания в школе. И больше, конечно же, ничего не объяснил.
Башня совмещалась с общежитием узким темным коридором через первый этаж, и коридор этот был для Пространства настоящим испытанием.
Когда Реймонд впервые повел ее через него, она подумала, что сойдет с ума. Ее даже перестало злить, что декан держит ее за руку. Сначала она подумала, что это просто дурацкая привычка. Но потом, окруженная высокими стенами, которые – она уверена была в этом! – только и ждут, чтобы сомкнуться, запирая ее в себе, Фрэн возблагодарила судьбу за эту горячую ладонь, что тянула ее за собой. Возможно, декан знал, что так будет – наверняка знал. И возможно, он также понимал, что присутствие кого-то рядом, такое ощутимое присутствие, не позволит ей потеряться во тьме.
И почему они просто не повесили там лампы!
Эта мысль была то ли слишком очевидно написана на ее лице, то ли она произнесла ее вслух, но Реймонд сказал:
- Этот коридор – пережиток еще тех времен, когда я сам здесь начинал учиться. Школа тогда была…другой.
Он оглянулся на сгустившуюся меж высоких стен тьму. Фрэн ожидала, что сейчас на его лице отразится страх или, быть может, тоска – но вместо этого он просто застыл на миг. И стал как-то неуловимо, как-то странно и страшно похож на молчаливого декана Времени, с которым ее познакомили день назад. Она затаила дыхание. Но уже через миг Реймонд снова «ожил», и его лицо, мгновение назад такое неживое, наполнилось нескончаемой массой чувств и выражений, каковые и теснились на нем все время. Он просто стал таким, как раньше. И она вдруг с удивлением поняла, что он слишком «живой». Что из этой гаммы эмоций выделить ту одну, что является настоящей – невозможно. И это было даже страшнее, чем миг назад.
- Веришь или нет, но Времени этот коридор видится совсем иначе, – добавил декан.
- Освещенным? – почти с тоской спросила она.
На ее предположение декан даже усмехнулся. И пожал плечами.
- Свет тут не главное.
Она так и думала. Свет явно не был тем, чье отсутствие на нее так влияло. Может, это ширина, явно недостаточная, а может, высота потолка – совсем нецелесообразная высота, кстати – она успела поразиться ей, когда заглянула в коридор через открытую дверь. Что угодно, но ей подумалось, что освещение сгладило бы эти эффекты. И еще – ей показалось, что Реймонду совсем не нужен был свет, чтобы понимать, куда он идет.
- Времени не привыкать к темным коридорам, – добавил Реймонд.
- Даже таким длинным?
Он обернулся к ней. И снова – слишком много всего было на его лице. Она поняла, что уже никогда не сможет прочитать его настоящее выражение. И все же – она увидела насмешку. Насмешка была такой настоящей и такой изысканно, такой издевательски сочувственной, что она поверила в нее – сразу.
- Он совсем не длинный, – только и сказал Реймонд.
Она почувствовала, как в животе узлом скручивается гадюка. Холод пробрал ее до основания, и она поморщилась. Она поверила декану – раз и навсегда поверила, потому что он не мог ей врать. По этому вопросу – не стал бы. Это читалось в его глазах так же, как читалась в них неискренность его заботы. Этот коридор обманул ее – и заставил ее усомниться в собственных ощущениях, собственном восприятии.
Змея вывернулась, пробираясь наружу, поднялась волной тошноты. И Фрэнсис с силой сжала зубы – чтобы не закричать.
- Спина, Фрэнсис.
Она вздрогнула и попыталась выровняться, но мышцы не хотели, чтобы их истязали, и не слушались.
Руки Нины скользнули по ее плечам, легко и настойчиво выводя ее на ту позицию, которая требовалась. Противиться Нине сил не было, мышцы послушно застыли, продолжая буравить ее болью.
- Не напрягайся так. Никаких зажимов. Расслабься.
Она послушно расслабилась. И снова получила:
- Спину!
Осталось только обреченно вздохнуть и начать сначала.
Сдав Голд с рук на руки Тальми, Фрэнсис еще пару минут поволновалась, переживая, как новенькая воспримет первый день учебы, но быстро успокоилась, справедливо решив, что может полагаться на соседку. В конце концов, у всех здесь был свой первый день. К тому же ей придется пережить только специальность, а потом они соберутся втроем, и тут уж Фрэнсис присмотрит, чтобы с блондинкой ничего не стряслось.
- Так, а ну все встали в основную позицию. – скомандовала Нина. – А я посмотрю.
Мышцы все еще нещадно болели. Нина – с косичками, туго стянутыми в узел, - прошлась мимо них, поправляя и, снова и снова, возвращая тела в то положение, из которого они норовили выскользнуть. И заставляя стоять и стоять так, пока колени не начинали заметно дрожать, а руки не затвердевали деревянными балками. Тогда преподавательница чуть хмурилась и требовала, чтобы они расслабились. После чего опять напоминала про позицию.
Потом, когда ей уже казалось, что она упадет прямо тут, Нина позволила им скрутиться на полу и на самом деле расслабиться. Положив грудь на бедра, она уткнулась лбом в коленки и почувствовала, как по телу разливается блаженная слабость.
- Расслабляем мышцы спины, плечи, шею…
Ей даже казалось, что Нина и сейчас ходит между ними, настойчиво и легко касается каждой связки, позволяя той отдохнуть, хотя та все время так же сидела на полу.
- Я хочу, чтобы в вас не осталось ни одного узелка. Я хочу…
Нина замолчала, и Фрэнсис едва сдержалась, чтобы не поднять голову и не посмотреть, что происходит. Вместо этого она послушно сосредоточилась на «узелках», которых в ее теле обнаружилось изрядно. Чертыхнувшись про себя, Фрэн повторила процедуру с мышцами, на этот раз внимательно следя, чтобы они на самом деле расслаблялись. Без руководящего голоса Нины было не так удобно, но она постаралась воспроизвести ее команды мысленно, и честно прошлась по всему телу, часть за частью, убирая зажатость. И, дойдя до шеи, едва не испустила вздох облегчения. По сравнению с тем, что было минуту назад, она чувствовала себя легкой и гибкой, как лоза – естественной, непринужденной и какой-то почти болезненно настоящей. Как будто только сейчас вдохнула полной грудью. Как будто только сейчас дышала и жила по-настоящему. Даже мышцы больше не ныли. Даже пол не казался больше жестким. Наоборот, она и вовсе перестала ощущать его холод и чужеродность.
И когда Нина привычно скомандовала: «Дотроньтесь до стен», она больше не пыталась, напрягаясь изо всех сил, представлять себе эти самые стены. И не гадала, как в первое время, что вообще имеется в виду. Это было до смешного легко. Она могла дотрагиваться до стен сидя и даже лежа, потому что ей не нужно было вставать. Потому что стены – и потолок, и пол, уже были ею. Или же она – была в них.
Нина танцевала в одной из учебных аудиторий, когда Фрэнсис впервые увидела ее, и этот образ так и остался с ней. Нина танцевала всегда. Даже тогда, когда учила их – а именно она преподавала специальность Пространства, - девушка то и дело забывалась, и тогда по ее притопыванию, по ее ритмично подрагивающим пальцам было заметно, что она просто не может стоять без движения. Движение было ее дыханием, и Фрэн очень быстро поняла, что для любого из их факультета оно стало бы тем же. Что там, где Время-Габриэль застывало мертвым льдом, Пространство-Реймонд не могло не крутиться. Потому что даже когда Нина стояла, она продолжала танцевать.
Потом, когда необъяснимый, непонятный и оттого еще более давящий ужас коридора остался позади, декан повел ее через учебные аудитории. Она заглядывала в каждый зал, счастливо вздыхая при виде широких окон и причудливо изгибающихся стен, и ее ноги словно бы горели желанием. Бежать. Кружиться. Подпрыгивать. Если бы тогда она посмотрела на Реймонда, то увидела бы что-то в его глазах. Увидела и не разобрала бы, возможно, что именно, но все же увидела. Но она не смотрела, ноги сами несли ее вперед и наверх, и потом, на четвертом этаже, она распахнула двери и увидела мир.
Ей потребовалась секунда, чтобы вдохнуть. И еще пару мгновений, чтобы решиться выдохнуть. И неизмеримо больше, чтобы осознать, что застывшая в центре зала статуя на самом деле живая.
Музыки не было.
Статуя выгнулась, распрямляя плечи, и невидимые крылья распахнулись во всю ширь. Статуя полуобернулась – взгляд махнул по Фрэнсис, пригвоздив ту к месту, и сотни русых косичек с тихим шипением стекли по лопаткам. И только тогда – тогда она впервые почувствовала музыку.
Шаг вперед – пол словно пружинит под ногами, и шорох юбок становится шелестом моря. Посланцы прилива лижут берег, бедра выгибаются пенными дугами волн. Шаг – потолок кривится водной гладью, и шуршит под ступнями песок. И стекают дождевыми ручьями косички, мажут по спине беспорядочными линиями. И танцуют стены – подаются послушно вперед за манящим движением пальцев. Она стоит, не дыша, – а перед ней движется само море. Взмах руки – кирпичная кладка плавится льдом, движется – неуловимо, заметно! – и вспучивается рябью. Плечо скользит вправо – и рука как стрела, а стены раздаются, разбухают пузырем, морским коконом, яйцом мирового змея. Ей даже кажется, что музыка существует на самом деле – и это все, это все тоже существует. Она чувствует, как распадается: потому что девушка поворачивается к ней – стрелка на компасе, посаженная на тонкую ось, - и тело Фрэн тоже выворачивается. Нереально, нелепо. Разум подсказывает ей, что это невозможно, но разум отброшен, откинут резким движением кисти, и мир сузился до скользнувших по плечам косичек. Косички шипят и гнутся, и мышцы гнутся так же податливо, отвечая на этот гипноз. А стены пляшут, и вихрь раскручивается шире, шире, бесконечно шире, тугим комком завязываясь там, где движется, продолжая стоять на одном месте, девушка.
Когда в комнату заходит Реймонд, все застывает. Не сразу – пару мгновений стены и пол еще дрожат, стихают, сглаживаясь, волны. Словно стрелка находит север и пару секунд утверждается в своем месте на оси. А потом замирает, и только легкая рябь на затвердевшем потолке еще напоминает о том, что было.
Реймонд приветливо машет рукой, девушка-вихрь отбрасывает за спину косички, и те – Фрэнсис готова поспорить, - тихо и недовольно свистят. Декан молча оглядывает стены, так и замершие едва заметной волной, и вздох у него получается наигранным и ненастоящим.
Девушка молча пожимает плечами, чуть приподнимает юбки и осторожно касается пола – сперва кончиками пальцев, а затем всей ступней. И снова пожимает плечами.
- Выровняется. Со временем. Станцуем?
Реймонд еще раз вздыхает.
- Ты мне чуть ученицу не выгнула, как стену.
- Я не стала бы, – почти зло огрызается девушка. – Ее чуть-чуть задело, это даже хорошо. Для нее же.
Они словно не замечают Фрэнсис. Словно ее так и надо – как стену. Она вспоминает, как тело послушно подавалась, следую движениям танцовщицы, и ее пробирает дрожь. И еще – приходит боль. Тупая боль в мышцах, как будто она на самом деле танцевала или занималась спортом. Долго.
Декан смотрит на собеседницу так, что Фрэн ждет от него угроз, но тот только фыркает. Насмешливо и пренебрежительно. Ей кажется, что ее только что использовали, но злость приходит и уходит, оставляя только глухое раздражение и все ту же боль.
- Крепатура, а? – улыбается ей девушка. – Это хорошо.
Фрэнсис кивает, хотя у нее болит даже шея, и ей совсем непонятно, отчего это должно быть хорошо. И как у нее может быть крепатура, если она на самом деле ничего не делала. Реймонд кивает, словно танцовщица полностью права, и Фрэн просто уверяется, что они оба такие. Какие «такие» она пока не решила, но в голове не унимаясь, звучит несуществующая музыка моря. И по пути дальше она старается подстроить шаг под этот неслышный ритм. И Реймонд, глядя на нее, то улыбается, то взволнованно хмурится – как будто не может решить, чему отдать предпочтение.
Ритуал пробуждения был ритуалом именно потому, что все время повторялся без каких-либо изменений. Она бы затруднилась вспомнить сейчас, когда точно это началось. Может, когда приехала Тальми – через пару дней после нее самой. Да, скорее всего ровно с приездом Тальми. Они не сразу поладили – новая соседка все больше молчала и сторонилась, Фрэн от ее молчаливого присутствия все больше нервничала, и разговоров допоздна не вышло. От волнения – как же, в комнате живет кто-то еще! – Фрэнсис долго не могла уснуть. Она была уверена, что девушка на соседней кровати тоже не спит, но не заговаривала, и сон шел медленно-медленно. Потом, когда она наконец-то провалилась в долгожданную тьму, оно впервые и случилось. Ей на самом деле приснился сон.
Она могла бы с уверенностью сказать, что раньше ее никогда не волновали сны, пусть даже и память об этом «раньше» не была образцом надежности. То ли они ей просто не снились, то ли видения эти не отличались ничем, что могло бы выделить их в ее глазах, но когда сон пришел, она почувствовала себя необычно. Словно это было ей внове.
В голове у нее тикало. Неравномерно, то и дело прерываясь. То и дело застывая, чтобы потом торопливо нагонять темп. Словно невидимые часы, которые она не видела, все время норовили сбиться. Она подумала во сне: «Как раздражающе». И еще: «Это все она». А потом принялась сама отсчитывать ритм. Часы поначалу в него, конечно же, не попадали («Тупицы!» - мелькнула мысль), но со временем все же подстроились. Она успокоилась. И тут закричала Тальми.
Ее подбросило на кровати. Соседка уже не орала, а только подвывала, скорчившись у двери, свет в комнате необъяснимым образом горел, и Фрэнсис, сонно моргая, приблизилась к девушке. На миг – на один всего миг – Время глянуло на нее вечностью из глаз Тальми, и это едва не отпугнуло ее. Она почти готова была отпустить ее плечи, вернуться в постель и постараться забыть об этом, но глаза соседки уже наполнились слезами, она все еще всхлипывала, и Фрэн пообещала себе, что непременно испугается, но чуть позже. Часы в голове скрипнули и затихли, она крепче обняла вечность, что нуждалась в утешении, и так, прижавшись друг к другу, они встретили рассвет. Больше Тальми никогда не казалась ей раздражающей. Она просыпалась каждое утро от тиканья и тихих всхлипов, и каждое утро клялась, что уступит страху – но только после, когда успокоит Тальми.
Вечность тянется:
За дверью комнаты прятался нескончаемый коридор. Она осторожно открыла дверь и выглянула наружу. Он был так привычен. Так знаком. Каждую ночь, что она провела в школе, коридор преследовал ее. Каждую ночь, которую она молила стать последней. Каждый раз, в который она верила.
Но Габриель сказал, что это закончится. Но Габриель, она понимала это, сам не мог найти выход из своего коридора. Они все были так слабы.
Она вышла, не закрывая за собой двери. Если закрыть двери, она никогда не найдет обратной дороги – так просто. Габриель ее этому не учил – но знание было. Так просто. Путешествуя по коридору, она уже привыкла, что знание всегда рядом. Знание о том, что ей все равно не выйти. Знание о том, что колесо не остановится.
Она прошла чуть дальше – так, чтобы дверь в комнату окончательно исчезла из виду, - и прижалась ладонями к холодной стене. Если закрыть глаза и сосредоточиться, можно услышать скрип колеса. И тихий шелест шестеренок. Шестеренки падают снегом, и колесо давит их с неумолимой жестокостью. Как давит все. Шестеренки – лишь остаток былого величия. А колесо – колесо просто есть.
Чуть позже, когда скрип его становится привычным, она убирает руки и идет дальше почти в тишине. Шум колеса отдаляется, хотя никогда не исчезает полностью, но со временем она перестает его замечать, как перестает замечать острые всхлипы раздавленных стрелок. Колесо сломало миллионы часов. Время – оно всегда жестоко.
Еще дальше – коридор тянется черной нитью. Она шагает босиком по мерзлому камню, и ступни ее то и дело касаются чего-то еще более холодного, чем пол. Раньше она пугалась и поднимала их, раньше ее ранили сломанные стрелки и острые грани шестеренок. Но когда оно было – это раньше.
В какой-то момент колесо остается на грани восприятия. Она верит, что идет в тишине. Но потом тишину нарушают шаги. Шаги почти полностью совпадают с ее собственными, и опаздывают на какие-то доли секунды. Шаги почти такие же, как у нее, но она не шелестит юбкой. Она почти оборачивается – в коридоре все равно ничего не видно. А шаги раздаются так близко, что обернись – и, кажется, столкнешься с преследователем лицом к лицу.
Тогда она бросается бежать.
Утром Фрэнсис обнимает ее за плечи.
02.5.Пространство
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
Зачем оживать, если смерть приятнее? Забвение всегда милее памяти, а мы слишком слабые, чтобы выбрать путь борьбы. Если только не швырнуть нас прямо в водоворот. Если только не сделать так, чтобы мы поверили, будто у нас нет выбора.
Через какое-то время тьма уже похожа на старую подругу. Поначалу тебе страшно, и, чаще всего, больно. Потом боль уходит. И постепенно, со временем, ты начинаешь понимать, где ты. Этот вопрос, терзающий тебя с самого начала, в какой-то момент попросту становится навязчивой идеей. Боль, въедающаяся в мозг от любой попытки осознать происходящее, тело, которое буквально рвет на куски от вынужденной неподвижности – тьма знает, как тебя приручить. В темноте легко забыть себя.
Через какое-то время ты уже почти не ты. Тот человек – человек ли? – которого ты видишь в тесной комнате, тебе смутно знаком. Его окружают голые стены, и он сидит на холодном полу, его тело, скованное цепями, жаждет вырваться, а его дух…его дух – болит. И тебе кажется, что все должно быть наоборот. Что это тело знает боль, и что это дух, который должен освободиться. Чтобы этой боли не чувствовать.
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
Я могу перетерпеть боль, когда она становится навязчивой. И потом, через стадию «непереносимой», я преодолеваю боль. Я не могу отключиться от нее. Если бы у меня болело тело, я, быть может, потерял бы себя от боли. Но когда болит душа, можно только ждать. Я жду.
Мы по-разному проходим свои испытания. Я сижу в темной комнате, прикованный цепями к стенам, пока темнота диктует мне свои правила. Мне не больно. Наверное, боль была бы, если бы я чувствовал свое тело. Но цепи отсекают меня от мира, а тьма не дает пошевелиться. Я не могу понять, где я. Я мог бы считать время, отмеряя секунды – позже эта мысль приходит мне в голову. Но и тогда, в темноте, и потом, когда все это закончится, время меня не волнует. Я хочу знать, куда попал и откуда. Я хочу потрогать стены, о которых еще помню. Пока помню.
Когда я выхожу из комнаты, декан берет меня за руку. Мой декан – я видел ее, когда впервые проснулся здесь, и сейчас мне кажется, я начинаю вспоминать. Мне кажется, возможно, это она привязала меня там, в той комнате. Только кажется – я отбрасываю эту мысль, потому что она не важна. И иду за девушкой. Она так и не представилась.
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
Цепи обхватывают запястья. Поначалу они явственно ощущаются холодным металлом, они так же осязаемы, как собственное тело, и этим вводят в заблуждение. Начинаешь верить. В них. В Тело. В стены, от которых тянутся цепи. Веришь, что нить «стена-запястье» удерживает тебя. Цепи то натягиваются, то провисают. Боль от натяжения рвет тебя изнутри, и тебе вдруг кажется, что ты можешь поймать ее ритм собственным дыханием. Когда приходит понимание, уже почти не страшно. Стены дышат. Ты дышишь вместе с ними. Они, через цепи, заставляют тебя дышать.
Страшно становится потом. Когда абсурдная мысль заменяется еще более абсурдной. Это не тебя удерживают цепями. Это ты – цепями – удерживаешь стены.
Дыхание сбивается. Цепи рвутся. Стены, взвизгнув совсем по-человечески, сьеживаются в комок. Твое тело – где оно? Его раздавило? Где? Где ты?
«Где я?!»
Потом я узнал, как зовут декана на самом деле, а также то, что в школе все называют ее по-другому – Рея. Еще я узнал, что ей не нравится ни имя, ни прозвище – мне все равно. Я здесь не для того, чтобы угождать ей. Я - здесь. Это главное.
Здесь много правил. Эти правила могут не обсуждаться, но они прописаны в самой школе, в ее основах, и следовать ли им – решать нам. Одно из правил – не ходить ко Времени. Соблюдать его слишком легко – мне неинтересно Время. Время и так все время рядом, и когда я понаблюсь ему, оно придет – как Крон пришел к Рее, и как приходят наши напарники к нам. Студенты Времени иногда забредают на нашу половину – им это можно, - чтобы посмотреть на нас бездонными глазами, не понять и уйти. Полагаю, им разрешают это, потому что для них это не имеет значения. Они не чувствуют школу, для них коридоры и галереи – просто коридоры и галереи. Их никогда не привязывали к стенам. Они никогда не удерживали стены собой.
Однажды я встретил Время. Она была такая, как те, о которых мне рассказывали – смотреть на нее было все равно что смотреть на куклу. На какой-то миг мы словно обожглись – через взгляд, через то, что стояли на одной плоскости. Время мотнуло головой – светлые косы по плечам.
- Ох, Габриэль. – жалобно.
Это меня отрезвило. Стоя рядом с ней, я впервые почувствовал, что живу здесь уже какое-то время. Глупый каламбур.
- Приятно познакомиться.
Она снова мотнула головой.
- Это не мое имя.
И молча ушла.
Неудивительно, что нам нельзя к ним – от них запросто можно сойти с ума. Я проводил Время взглядом, пока она шлепала по коридору в обратном направлении. Наверняка заблудилась. Я чувствовал это, как сам чувствовал, куда идти. Как никогда не видел и не знал школу со стороны.
Позже, сталкиваясь со Временем, мы учились смотреть на них по-другому. Учились видеть личность за фасадом пустоты, выискивать смысл в бессмысленных, брошенных в воздух фразах. Мы учились понимать, что для них «прошлое», «будущее» и «настоящее» - не более, чем слова, как для нас «стены» и «пол» - не более, чем устаревшие и ненужные понятия. Мы вспомнили, как это – общаться с каждым из них как с человеком, а не как с олицетворением общего и всевместимого Времени. Мы даже вспомнили, что и мы тоже – просто люди. Тогда это спасло нас. От многого.
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
В конце концов понимаешь, что Пространство никак не связано со зрением. Это не растояние – его не измеришь, не пощупаешь и не увидишь. Любой бы пришел к этому выводу рано или поздно. Нас в него впихнули.
Темнота не закончится, пока ты не поймешь.
Одним это дается легко, и они прощаются с ней быстро. Прощаются – как им кажется. Потому что ночью, днем – в любой момент, - она может вернуться к тебе.
Другие мучаются дольше. Они не знают, что мучаются не только они. Темнота – их личный кошмар, и они себялюбиво продолжают считать его личным. Они не видят очевидного.
Мы не видим ничего.
Мне жаль Реймонда. Глядя на него, я все вспоминаю девочку-Время. Ее голос, ее «ох, Габриель». В отличие от нее, я не могу сказать даже этого. Я не хочу смотреть ему в глаза. Я мог бы – ничего мне от этого не будет, но я не хочу. Я спокойно смотрю на остальных своих сокурсников. Но они хотя бы вышли из комнаты. В их глазах я вижу тьму. В его – цепи. Цепи повсюду. Мне кажется, эти цепи могут проникнуть из его глаз наружу. Мне страшно?
Я давно разорвал свои цепи. Мы все – все сломали свои стены. Я верю, что и Реймонд тоже – и что он просто еще не отшел от своих испытаний. Я верю – я хочу верить в это. Но я не хочу смотреть ему в глаза.
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
Зрение вернулось ко мне через неделю. Я уже мог передвигаться по школе без твердой руки декана, когда стены явились моим глазам, а не только моему духу. Зрение вернулось, когда оно уже не было нужно мне – но я все равно схватился за него. Как пресловутый утопающий за свою соломинку. Потом – еще несколько раз, - я терял его. И тогда Пространство представало предо мной в своем истинном обличье. Я всегда чувствоал себя комфортно в нем.
Я здесь уже четыре месяца. Три из них я знаю Реймонда. Три из них я отвожу взгляд при виде его. Он не замечает – он все еще ничего не видит.
Предупреждение: слэш, фемслэш, гет, отсылки к философии, литературе и всему на свете, песни, трайбл, мозго***, "автор умер, герой умер, все умерли" и еще автор сдал кандидатский экзамен по философии, а это диагноз
Размер: ***
Статус: пишется
Первая часть: "Пространство и время есть формы присутствия человека в бытие."
02.Фрэнсис
Когда она проснулась, ее встретил Реймонд. Правда, тогда она еще не знала, что его зовут Реймонд, и просто смотрела на черноволосого парня с улыбкой имени Кэрролла. Широкой и немного сумасшедшей.
- Где я?
- Ты уже спрашивала, – он равнодушно пожал плечами.
Это равнодушие никак не вязалось с его улыбкой, но улыбка тоже сползла, на мгновение обнаружив под собой нетерпеливый интерес, и тут же вернулась обратно.
- И?
- Ты здесь.
Его ответ царапнул воздух, как нож – стекло, и она скривилась. Он снова пожал плечами.
- Не задавай вопросов, ответы на которые не готова услышать, Фрэнсис.
Она мотнула головой. Парень, какая бы ни была у него улыбка, начал ее раздражать. Она думала, что сейчас он скажет что-то угрожающее, но он только весело рассмеялся – весело, но как-то отрывисто, слегка истерично.
- Это нормально, да. Ты меня ненавидишь.
- Ни капли.
Она поднялась и слезла с неудобной лежанки. Комната три на три метра – не комната, а клетка – лежанка и слепящий огонек. Тесно, как в тюрьме. Тесно так, что…
Ее затрясло.
- Я ненавижу это…
Сказать больше не получилось. Как будто снег залепил горло – только откуда тут снег?
- Ты ненавидишь это место, – снова серьезно произнес парень.
Ее уже утомили смены его настроения.
- И это нормально, Фрэн. Можно я буду называть тебя Фрэн?
- Нельзя, конечно.
- Конечно, нельзя.
Почему-то она и не думала, что он ее послушает. Но что-то в нем было такое, что заставляло ее спорить. Как будто он всем своим видом излучал покровительство.
- Ну, пойдем, Фрэн, я выведу тебя из этой клетушки.
Они вышли в коридор – она почувствовала, что до этого момента еле дышала, а теперь может позволить себе вдохнуть полной грудью. Каменные стены, обрамляющие довольно-таки узкий проход, на удивление давали ей чувство свободы – и не угнетали так, как белые, бесцветно-безликие решетки комнаты. Она даже протянула к ним руку и коснулась камня кончиками пальцев – и не заметила, как выразительно поднял бровь сопровождающий.
Она даже на время забыла о своем вопросе – потому что здесь, удивительно, просто не хотелось спрашивать. В этих камнях она была на своем месте. Среди камней, мысленно поправила она, и сама не согласилась с собой. В. Камнях.
- Там у нас учебные залы, – махнул рукой парень, выведя ее на лестницу, одной стороной примыкающую к стене здания, а второй вырываясь в пустоту.
Ей на мгновение стало страшно – а потом она пошла по ступенькам, больше ничему не удивляясь. Когда они дошли до вершины, лестница уперлась в сплошную стену. Она пожала плечами и остановилась – и тогда парень взял ее за руку, а лестница с еле слышным шелестом ползущей змеи разогнулась, унося их через пропасть к взрезавшей небо башне.
- Тебе интересно, кто пробил здесь дыру для входа? – спросил спутник, пропуская ее вперед через отверстие, которое и в самом деле больше всего напоминало дыру.
- Нет.
- Я так и подумал. Так вот, как я уже сказал, здесь у нас учебные залы.
Он помолчал.
- Тебя нервирует слово «здесь»? Знаю, что нервирует. Прелестное ощущение, правда?
В чем была прелесть лихорадочной нервозности, она не знала. Но спорить с ним не имело смысла – тем более, она же могла его просто игнорировать.
- Здесь ты будешь учиться. Башня Пространства и Времени, вот как мы ее называем. Жить будешь в общежитии – отсюда недалеко, кстати. И вот теперь…
Он вдруг остановился, повернулся и положил ладонь ей на лоб.
- Да, вот теперь ты уже достаточно на пределе, чтобы отправить тебя отдыхать. Чудесно.
Его лицо стало торжественным – и снова насмешливым.
- Добро пожаловать на факультет Пространства, Фрэнсис. Я Реймонд, твой декан. И вот именно так ты себя будешь чувствовать в ближайшей время.
Часы у нее в голове отсчитывали секунды. Она недовольно поморщилась, отмахиваясь от их назойливого тиканья – и проснулась. Тальми скорчилась у ее кровати, бормоча что-то жалобным голосом. Она попыталась прислушаться – но, как всегда, ничего не разобрала, и просто потрясла соседку за плечо.
- Хватит. Все закончилось.
- Да. Закончилось.
Она знала, что Тальми врет. Ее соседка ни на миг не верила в то, что это проходит. Ее не убедили на заверения Реймонда, ни слова врача. Единственное, во что верила Тальми – глаза Габриеля. Декан, которого Фрэнсис, не церемонясь, спросила в лоб, пожал плечами:
- Это нормально для Времени. Она теряется. Это проходит. Обычно.
Обычно.
Тальми поднялась, отвернулась к собственной постели и принялась поправлять одеяло. Как будто ничего и не было. Для того и существуют соседи.
Правда, сегодня она на удивление спокойна. Обычно ей требовалось куда больше времени, чтобы унять дрожь.
- Не забудь, что надо еще поднять новенькую. – бросила Тальми.
Фрэнсис вздохнула. Ну конечно. Не далее, как вчера, Габриель поручил ей это создание – еще одну блондинку Времени. Наверняка декан уже успел отпустить по этому поводу пару комментариев.
Время напоминало ей котят. Иногда это умиляло, но по большей части раздражало невероятно. Нет, по отдельности они были хорошими ребятами – а Тальми так и вовсе чудесной девушкой. Но их появление, их первые дни потерянных, ни на кого не похожих болванчиков – она это ненавидела.
Возможно, если бы кто-то дал ей посмотреть на себя саму в первую неделю пребывания в школе, она изменила бы свое мнение. Возможно, она бы прониклась презрением к себе самой. Возможно – но Фрэн достаточно прочно умела запирать те двери, что вели в залы самооценки, и потому ей неведомы были сомнения. Время ее просто раздражало.
Соседка откликнулась через добрую минуту стука. Выскочила, распахнула двери – заспанная и ошалевшая, не очень понимающая, кто перед ней.
- Фрэнсис. – напомнила. – Я за тобой присматриваю. Пора вставать.
И без того бледная блондинка побледнела еще больше – только что снежной коркой не покрылась. Фрэн с запоздалым раздражением вспомнила, как Тальми объясняла, что все эти «пора» и «уже» для новой ученицы неприемлемы, и вздохнула.
- Давай, одевайся. Форма в шкафу должна быть.
И, не дожидаясь приглашения, вошла, прикрыв за собой дверь.
- И имя свое напомни?
- Голд, – отозвались от окна.
Девушка нерешительно застыла у кровати, не зная, куда девать руки и, вероятно, что делать первым – застилать постель или одеваться.
- Ты бы…отвернуться могла?
Очередной вздох Фрэн отважно сдержала. И даже отвернулась. Хотя, казалось бы – ну неужели она девушек в трусах и майке никогда не видела?
- А что мы делать будем? – спросила Голд – судя по голосу, через ткань.
- Что и всегда. Учиться. Часть пар у нас совместные – ну там математика, общеобразовательная фигня. Специальность и специальные предметы – раздельно. Пойдешь с Тальми, она тебе все покажет.
Некоторое время Голд усердно сопела. Видимо, пыталась втиснуться в форму Времени. Красивая одежка, но непрактичная совсем. И вряд ли удобная.
- Мы…учимся?
Ее тронули за плечо. Она обернулась, Голд смотрела на нее с тем непередаваемым недоуменным выражением, которое так хорошо получалось у всех блондинок от Времени. Фрэнсис даже умилилась их схожести.
- Ну да.
Голд чуть нахмурилась. Нахмуренность ей даже шла – совсем чуть-чуть. Как если бы она вдруг из куклы стала человеком, с его проблемами и задумчивостью. Фрэнсис мимоходом подивилась этому сравнению, но пришлось признать, что оно как нельзя правильное.
- Понимаю твое удивление.
Она усмехнулась и потянулась поправить на блондинке галстук. От ее прикосновения та вздрогнула и застыла каменным истуканом.
- Я тоже удивилась… - она сдержалась, чтобы не сказать «в свое время». – Но так вот оно…принято.
Голд задумчиво кивнула. Стоило Фрэнсис убрать руки, как она заметно расслабилась, и даже, кажется, задышала ровнее. Тальми в самом начале их общения тоже боялась людей, Фрэн однажды взяла ее руку, так ту чуть удар не хватил! Да и сейчас – порою - соседка отстранялась от нее так резко и так испуганно, что она старалась приближаться к ней пореже. Это было то ли особенностью всего Времени, то ли просто бзиком отдельных личностей – Фрэн точно не знала. Только ей почему-то на таких личностей везло.
- Я не против учиться, – выдохнула Голд. – Я только…мне ничего не объяснили.
Фрэнсис почувствовала, что снова улыбается. Она вспомнила Реймонда с его вечной улыбкой и понадеялась, что ее губы способны выразить понимание и сочувствие девушке, которой она на самом деле посочувствовала. Без того, чтобы скрывать за собой равнодушие, которого у нее было и так предостаточно – к остальным людям. Она, в самом деле, сочувствовала Голд – и жалела ее. Никто и ей ничего не объяснял – но почему-то ей не так сильно требовались ответы, как той же Тальми. Может, это просто Время всегда искало ответов? Может, это для Времени было важно, куда идти?
- Ничего страшного в этом нет.
Фрэнсис похлопала соседку по плечу, и та – диво дивное! – даже не вздрогнула.
- Здесь никому ничего не объясняют.
Во второй аудитории четвертого этажа башни их учили танцевать. Танцы – специальность Пространства, Реймонд сказал ей об этом на второй день ее пребывания в школе. И больше, конечно же, ничего не объяснил.
Башня совмещалась с общежитием узким темным коридором через первый этаж, и коридор этот был для Пространства настоящим испытанием.
Когда Реймонд впервые повел ее через него, она подумала, что сойдет с ума. Ее даже перестало злить, что декан держит ее за руку. Сначала она подумала, что это просто дурацкая привычка. Но потом, окруженная высокими стенами, которые – она уверена была в этом! – только и ждут, чтобы сомкнуться, запирая ее в себе, Фрэн возблагодарила судьбу за эту горячую ладонь, что тянула ее за собой. Возможно, декан знал, что так будет – наверняка знал. И возможно, он также понимал, что присутствие кого-то рядом, такое ощутимое присутствие, не позволит ей потеряться во тьме.
И почему они просто не повесили там лампы!
Эта мысль была то ли слишком очевидно написана на ее лице, то ли она произнесла ее вслух, но Реймонд сказал:
- Этот коридор – пережиток еще тех времен, когда я сам здесь начинал учиться. Школа тогда была…другой.
Он оглянулся на сгустившуюся меж высоких стен тьму. Фрэн ожидала, что сейчас на его лице отразится страх или, быть может, тоска – но вместо этого он просто застыл на миг. И стал как-то неуловимо, как-то странно и страшно похож на молчаливого декана Времени, с которым ее познакомили день назад. Она затаила дыхание. Но уже через миг Реймонд снова «ожил», и его лицо, мгновение назад такое неживое, наполнилось нескончаемой массой чувств и выражений, каковые и теснились на нем все время. Он просто стал таким, как раньше. И она вдруг с удивлением поняла, что он слишком «живой». Что из этой гаммы эмоций выделить ту одну, что является настоящей – невозможно. И это было даже страшнее, чем миг назад.
- Веришь или нет, но Времени этот коридор видится совсем иначе, – добавил декан.
- Освещенным? – почти с тоской спросила она.
На ее предположение декан даже усмехнулся. И пожал плечами.
- Свет тут не главное.
Она так и думала. Свет явно не был тем, чье отсутствие на нее так влияло. Может, это ширина, явно недостаточная, а может, высота потолка – совсем нецелесообразная высота, кстати – она успела поразиться ей, когда заглянула в коридор через открытую дверь. Что угодно, но ей подумалось, что освещение сгладило бы эти эффекты. И еще – ей показалось, что Реймонду совсем не нужен был свет, чтобы понимать, куда он идет.
- Времени не привыкать к темным коридорам, – добавил Реймонд.
- Даже таким длинным?
Он обернулся к ней. И снова – слишком много всего было на его лице. Она поняла, что уже никогда не сможет прочитать его настоящее выражение. И все же – она увидела насмешку. Насмешка была такой настоящей и такой изысканно, такой издевательски сочувственной, что она поверила в нее – сразу.
- Он совсем не длинный, – только и сказал Реймонд.
Она почувствовала, как в животе узлом скручивается гадюка. Холод пробрал ее до основания, и она поморщилась. Она поверила декану – раз и навсегда поверила, потому что он не мог ей врать. По этому вопросу – не стал бы. Это читалось в его глазах так же, как читалась в них неискренность его заботы. Этот коридор обманул ее – и заставил ее усомниться в собственных ощущениях, собственном восприятии.
Змея вывернулась, пробираясь наружу, поднялась волной тошноты. И Фрэнсис с силой сжала зубы – чтобы не закричать.
- Спина, Фрэнсис.
Она вздрогнула и попыталась выровняться, но мышцы не хотели, чтобы их истязали, и не слушались.
Руки Нины скользнули по ее плечам, легко и настойчиво выводя ее на ту позицию, которая требовалась. Противиться Нине сил не было, мышцы послушно застыли, продолжая буравить ее болью.
- Не напрягайся так. Никаких зажимов. Расслабься.
Она послушно расслабилась. И снова получила:
- Спину!
Осталось только обреченно вздохнуть и начать сначала.
Сдав Голд с рук на руки Тальми, Фрэнсис еще пару минут поволновалась, переживая, как новенькая воспримет первый день учебы, но быстро успокоилась, справедливо решив, что может полагаться на соседку. В конце концов, у всех здесь был свой первый день. К тому же ей придется пережить только специальность, а потом они соберутся втроем, и тут уж Фрэнсис присмотрит, чтобы с блондинкой ничего не стряслось.
- Так, а ну все встали в основную позицию. – скомандовала Нина. – А я посмотрю.
Мышцы все еще нещадно болели. Нина – с косичками, туго стянутыми в узел, - прошлась мимо них, поправляя и, снова и снова, возвращая тела в то положение, из которого они норовили выскользнуть. И заставляя стоять и стоять так, пока колени не начинали заметно дрожать, а руки не затвердевали деревянными балками. Тогда преподавательница чуть хмурилась и требовала, чтобы они расслабились. После чего опять напоминала про позицию.
Потом, когда ей уже казалось, что она упадет прямо тут, Нина позволила им скрутиться на полу и на самом деле расслабиться. Положив грудь на бедра, она уткнулась лбом в коленки и почувствовала, как по телу разливается блаженная слабость.
- Расслабляем мышцы спины, плечи, шею…
Ей даже казалось, что Нина и сейчас ходит между ними, настойчиво и легко касается каждой связки, позволяя той отдохнуть, хотя та все время так же сидела на полу.
- Я хочу, чтобы в вас не осталось ни одного узелка. Я хочу…
Нина замолчала, и Фрэнсис едва сдержалась, чтобы не поднять голову и не посмотреть, что происходит. Вместо этого она послушно сосредоточилась на «узелках», которых в ее теле обнаружилось изрядно. Чертыхнувшись про себя, Фрэн повторила процедуру с мышцами, на этот раз внимательно следя, чтобы они на самом деле расслаблялись. Без руководящего голоса Нины было не так удобно, но она постаралась воспроизвести ее команды мысленно, и честно прошлась по всему телу, часть за частью, убирая зажатость. И, дойдя до шеи, едва не испустила вздох облегчения. По сравнению с тем, что было минуту назад, она чувствовала себя легкой и гибкой, как лоза – естественной, непринужденной и какой-то почти болезненно настоящей. Как будто только сейчас вдохнула полной грудью. Как будто только сейчас дышала и жила по-настоящему. Даже мышцы больше не ныли. Даже пол не казался больше жестким. Наоборот, она и вовсе перестала ощущать его холод и чужеродность.
И когда Нина привычно скомандовала: «Дотроньтесь до стен», она больше не пыталась, напрягаясь изо всех сил, представлять себе эти самые стены. И не гадала, как в первое время, что вообще имеется в виду. Это было до смешного легко. Она могла дотрагиваться до стен сидя и даже лежа, потому что ей не нужно было вставать. Потому что стены – и потолок, и пол, уже были ею. Или же она – была в них.
Нина танцевала в одной из учебных аудиторий, когда Фрэнсис впервые увидела ее, и этот образ так и остался с ней. Нина танцевала всегда. Даже тогда, когда учила их – а именно она преподавала специальность Пространства, - девушка то и дело забывалась, и тогда по ее притопыванию, по ее ритмично подрагивающим пальцам было заметно, что она просто не может стоять без движения. Движение было ее дыханием, и Фрэн очень быстро поняла, что для любого из их факультета оно стало бы тем же. Что там, где Время-Габриэль застывало мертвым льдом, Пространство-Реймонд не могло не крутиться. Потому что даже когда Нина стояла, она продолжала танцевать.
Потом, когда необъяснимый, непонятный и оттого еще более давящий ужас коридора остался позади, декан повел ее через учебные аудитории. Она заглядывала в каждый зал, счастливо вздыхая при виде широких окон и причудливо изгибающихся стен, и ее ноги словно бы горели желанием. Бежать. Кружиться. Подпрыгивать. Если бы тогда она посмотрела на Реймонда, то увидела бы что-то в его глазах. Увидела и не разобрала бы, возможно, что именно, но все же увидела. Но она не смотрела, ноги сами несли ее вперед и наверх, и потом, на четвертом этаже, она распахнула двери и увидела мир.
Ей потребовалась секунда, чтобы вдохнуть. И еще пару мгновений, чтобы решиться выдохнуть. И неизмеримо больше, чтобы осознать, что застывшая в центре зала статуя на самом деле живая.
Музыки не было.
Статуя выгнулась, распрямляя плечи, и невидимые крылья распахнулись во всю ширь. Статуя полуобернулась – взгляд махнул по Фрэнсис, пригвоздив ту к месту, и сотни русых косичек с тихим шипением стекли по лопаткам. И только тогда – тогда она впервые почувствовала музыку.
Шаг вперед – пол словно пружинит под ногами, и шорох юбок становится шелестом моря. Посланцы прилива лижут берег, бедра выгибаются пенными дугами волн. Шаг – потолок кривится водной гладью, и шуршит под ступнями песок. И стекают дождевыми ручьями косички, мажут по спине беспорядочными линиями. И танцуют стены – подаются послушно вперед за манящим движением пальцев. Она стоит, не дыша, – а перед ней движется само море. Взмах руки – кирпичная кладка плавится льдом, движется – неуловимо, заметно! – и вспучивается рябью. Плечо скользит вправо – и рука как стрела, а стены раздаются, разбухают пузырем, морским коконом, яйцом мирового змея. Ей даже кажется, что музыка существует на самом деле – и это все, это все тоже существует. Она чувствует, как распадается: потому что девушка поворачивается к ней – стрелка на компасе, посаженная на тонкую ось, - и тело Фрэн тоже выворачивается. Нереально, нелепо. Разум подсказывает ей, что это невозможно, но разум отброшен, откинут резким движением кисти, и мир сузился до скользнувших по плечам косичек. Косички шипят и гнутся, и мышцы гнутся так же податливо, отвечая на этот гипноз. А стены пляшут, и вихрь раскручивается шире, шире, бесконечно шире, тугим комком завязываясь там, где движется, продолжая стоять на одном месте, девушка.
Когда в комнату заходит Реймонд, все застывает. Не сразу – пару мгновений стены и пол еще дрожат, стихают, сглаживаясь, волны. Словно стрелка находит север и пару секунд утверждается в своем месте на оси. А потом замирает, и только легкая рябь на затвердевшем потолке еще напоминает о том, что было.
Реймонд приветливо машет рукой, девушка-вихрь отбрасывает за спину косички, и те – Фрэнсис готова поспорить, - тихо и недовольно свистят. Декан молча оглядывает стены, так и замершие едва заметной волной, и вздох у него получается наигранным и ненастоящим.
Девушка молча пожимает плечами, чуть приподнимает юбки и осторожно касается пола – сперва кончиками пальцев, а затем всей ступней. И снова пожимает плечами.
- Выровняется. Со временем. Станцуем?
Реймонд еще раз вздыхает.
- Ты мне чуть ученицу не выгнула, как стену.
- Я не стала бы, – почти зло огрызается девушка. – Ее чуть-чуть задело, это даже хорошо. Для нее же.
Они словно не замечают Фрэнсис. Словно ее так и надо – как стену. Она вспоминает, как тело послушно подавалась, следую движениям танцовщицы, и ее пробирает дрожь. И еще – приходит боль. Тупая боль в мышцах, как будто она на самом деле танцевала или занималась спортом. Долго.
Декан смотрит на собеседницу так, что Фрэн ждет от него угроз, но тот только фыркает. Насмешливо и пренебрежительно. Ей кажется, что ее только что использовали, но злость приходит и уходит, оставляя только глухое раздражение и все ту же боль.
- Крепатура, а? – улыбается ей девушка. – Это хорошо.
Фрэнсис кивает, хотя у нее болит даже шея, и ей совсем непонятно, отчего это должно быть хорошо. И как у нее может быть крепатура, если она на самом деле ничего не делала. Реймонд кивает, словно танцовщица полностью права, и Фрэн просто уверяется, что они оба такие. Какие «такие» она пока не решила, но в голове не унимаясь, звучит несуществующая музыка моря. И по пути дальше она старается подстроить шаг под этот неслышный ритм. И Реймонд, глядя на нее, то улыбается, то взволнованно хмурится – как будто не может решить, чему отдать предпочтение.
Ритуал пробуждения был ритуалом именно потому, что все время повторялся без каких-либо изменений. Она бы затруднилась вспомнить сейчас, когда точно это началось. Может, когда приехала Тальми – через пару дней после нее самой. Да, скорее всего ровно с приездом Тальми. Они не сразу поладили – новая соседка все больше молчала и сторонилась, Фрэн от ее молчаливого присутствия все больше нервничала, и разговоров допоздна не вышло. От волнения – как же, в комнате живет кто-то еще! – Фрэнсис долго не могла уснуть. Она была уверена, что девушка на соседней кровати тоже не спит, но не заговаривала, и сон шел медленно-медленно. Потом, когда она наконец-то провалилась в долгожданную тьму, оно впервые и случилось. Ей на самом деле приснился сон.
Она могла бы с уверенностью сказать, что раньше ее никогда не волновали сны, пусть даже и память об этом «раньше» не была образцом надежности. То ли они ей просто не снились, то ли видения эти не отличались ничем, что могло бы выделить их в ее глазах, но когда сон пришел, она почувствовала себя необычно. Словно это было ей внове.
В голове у нее тикало. Неравномерно, то и дело прерываясь. То и дело застывая, чтобы потом торопливо нагонять темп. Словно невидимые часы, которые она не видела, все время норовили сбиться. Она подумала во сне: «Как раздражающе». И еще: «Это все она». А потом принялась сама отсчитывать ритм. Часы поначалу в него, конечно же, не попадали («Тупицы!» - мелькнула мысль), но со временем все же подстроились. Она успокоилась. И тут закричала Тальми.
Ее подбросило на кровати. Соседка уже не орала, а только подвывала, скорчившись у двери, свет в комнате необъяснимым образом горел, и Фрэнсис, сонно моргая, приблизилась к девушке. На миг – на один всего миг – Время глянуло на нее вечностью из глаз Тальми, и это едва не отпугнуло ее. Она почти готова была отпустить ее плечи, вернуться в постель и постараться забыть об этом, но глаза соседки уже наполнились слезами, она все еще всхлипывала, и Фрэн пообещала себе, что непременно испугается, но чуть позже. Часы в голове скрипнули и затихли, она крепче обняла вечность, что нуждалась в утешении, и так, прижавшись друг к другу, они встретили рассвет. Больше Тальми никогда не казалась ей раздражающей. Она просыпалась каждое утро от тиканья и тихих всхлипов, и каждое утро клялась, что уступит страху – но только после, когда успокоит Тальми.
Вечность тянется:
За дверью комнаты прятался нескончаемый коридор. Она осторожно открыла дверь и выглянула наружу. Он был так привычен. Так знаком. Каждую ночь, что она провела в школе, коридор преследовал ее. Каждую ночь, которую она молила стать последней. Каждый раз, в который она верила.
Но Габриель сказал, что это закончится. Но Габриель, она понимала это, сам не мог найти выход из своего коридора. Они все были так слабы.
Она вышла, не закрывая за собой двери. Если закрыть двери, она никогда не найдет обратной дороги – так просто. Габриель ее этому не учил – но знание было. Так просто. Путешествуя по коридору, она уже привыкла, что знание всегда рядом. Знание о том, что ей все равно не выйти. Знание о том, что колесо не остановится.
Она прошла чуть дальше – так, чтобы дверь в комнату окончательно исчезла из виду, - и прижалась ладонями к холодной стене. Если закрыть глаза и сосредоточиться, можно услышать скрип колеса. И тихий шелест шестеренок. Шестеренки падают снегом, и колесо давит их с неумолимой жестокостью. Как давит все. Шестеренки – лишь остаток былого величия. А колесо – колесо просто есть.
Чуть позже, когда скрип его становится привычным, она убирает руки и идет дальше почти в тишине. Шум колеса отдаляется, хотя никогда не исчезает полностью, но со временем она перестает его замечать, как перестает замечать острые всхлипы раздавленных стрелок. Колесо сломало миллионы часов. Время – оно всегда жестоко.
Еще дальше – коридор тянется черной нитью. Она шагает босиком по мерзлому камню, и ступни ее то и дело касаются чего-то еще более холодного, чем пол. Раньше она пугалась и поднимала их, раньше ее ранили сломанные стрелки и острые грани шестеренок. Но когда оно было – это раньше.
В какой-то момент колесо остается на грани восприятия. Она верит, что идет в тишине. Но потом тишину нарушают шаги. Шаги почти полностью совпадают с ее собственными, и опаздывают на какие-то доли секунды. Шаги почти такие же, как у нее, но она не шелестит юбкой. Она почти оборачивается – в коридоре все равно ничего не видно. А шаги раздаются так близко, что обернись – и, кажется, столкнешься с преследователем лицом к лицу.
Тогда она бросается бежать.
Утром Фрэнсис обнимает ее за плечи.
02.5.Пространство
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
Зачем оживать, если смерть приятнее? Забвение всегда милее памяти, а мы слишком слабые, чтобы выбрать путь борьбы. Если только не швырнуть нас прямо в водоворот. Если только не сделать так, чтобы мы поверили, будто у нас нет выбора.
Через какое-то время тьма уже похожа на старую подругу. Поначалу тебе страшно, и, чаще всего, больно. Потом боль уходит. И постепенно, со временем, ты начинаешь понимать, где ты. Этот вопрос, терзающий тебя с самого начала, в какой-то момент попросту становится навязчивой идеей. Боль, въедающаяся в мозг от любой попытки осознать происходящее, тело, которое буквально рвет на куски от вынужденной неподвижности – тьма знает, как тебя приручить. В темноте легко забыть себя.
Через какое-то время ты уже почти не ты. Тот человек – человек ли? – которого ты видишь в тесной комнате, тебе смутно знаком. Его окружают голые стены, и он сидит на холодном полу, его тело, скованное цепями, жаждет вырваться, а его дух…его дух – болит. И тебе кажется, что все должно быть наоборот. Что это тело знает боль, и что это дух, который должен освободиться. Чтобы этой боли не чувствовать.
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
Я могу перетерпеть боль, когда она становится навязчивой. И потом, через стадию «непереносимой», я преодолеваю боль. Я не могу отключиться от нее. Если бы у меня болело тело, я, быть может, потерял бы себя от боли. Но когда болит душа, можно только ждать. Я жду.
Мы по-разному проходим свои испытания. Я сижу в темной комнате, прикованный цепями к стенам, пока темнота диктует мне свои правила. Мне не больно. Наверное, боль была бы, если бы я чувствовал свое тело. Но цепи отсекают меня от мира, а тьма не дает пошевелиться. Я не могу понять, где я. Я мог бы считать время, отмеряя секунды – позже эта мысль приходит мне в голову. Но и тогда, в темноте, и потом, когда все это закончится, время меня не волнует. Я хочу знать, куда попал и откуда. Я хочу потрогать стены, о которых еще помню. Пока помню.
Когда я выхожу из комнаты, декан берет меня за руку. Мой декан – я видел ее, когда впервые проснулся здесь, и сейчас мне кажется, я начинаю вспоминать. Мне кажется, возможно, это она привязала меня там, в той комнате. Только кажется – я отбрасываю эту мысль, потому что она не важна. И иду за девушкой. Она так и не представилась.
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
Цепи обхватывают запястья. Поначалу они явственно ощущаются холодным металлом, они так же осязаемы, как собственное тело, и этим вводят в заблуждение. Начинаешь верить. В них. В Тело. В стены, от которых тянутся цепи. Веришь, что нить «стена-запястье» удерживает тебя. Цепи то натягиваются, то провисают. Боль от натяжения рвет тебя изнутри, и тебе вдруг кажется, что ты можешь поймать ее ритм собственным дыханием. Когда приходит понимание, уже почти не страшно. Стены дышат. Ты дышишь вместе с ними. Они, через цепи, заставляют тебя дышать.
Страшно становится потом. Когда абсурдная мысль заменяется еще более абсурдной. Это не тебя удерживают цепями. Это ты – цепями – удерживаешь стены.
Дыхание сбивается. Цепи рвутся. Стены, взвизгнув совсем по-человечески, сьеживаются в комок. Твое тело – где оно? Его раздавило? Где? Где ты?
«Где я?!»
Потом я узнал, как зовут декана на самом деле, а также то, что в школе все называют ее по-другому – Рея. Еще я узнал, что ей не нравится ни имя, ни прозвище – мне все равно. Я здесь не для того, чтобы угождать ей. Я - здесь. Это главное.
Здесь много правил. Эти правила могут не обсуждаться, но они прописаны в самой школе, в ее основах, и следовать ли им – решать нам. Одно из правил – не ходить ко Времени. Соблюдать его слишком легко – мне неинтересно Время. Время и так все время рядом, и когда я понаблюсь ему, оно придет – как Крон пришел к Рее, и как приходят наши напарники к нам. Студенты Времени иногда забредают на нашу половину – им это можно, - чтобы посмотреть на нас бездонными глазами, не понять и уйти. Полагаю, им разрешают это, потому что для них это не имеет значения. Они не чувствуют школу, для них коридоры и галереи – просто коридоры и галереи. Их никогда не привязывали к стенам. Они никогда не удерживали стены собой.
Однажды я встретил Время. Она была такая, как те, о которых мне рассказывали – смотреть на нее было все равно что смотреть на куклу. На какой-то миг мы словно обожглись – через взгляд, через то, что стояли на одной плоскости. Время мотнуло головой – светлые косы по плечам.
- Ох, Габриэль. – жалобно.
Это меня отрезвило. Стоя рядом с ней, я впервые почувствовал, что живу здесь уже какое-то время. Глупый каламбур.
- Приятно познакомиться.
Она снова мотнула головой.
- Это не мое имя.
И молча ушла.
Неудивительно, что нам нельзя к ним – от них запросто можно сойти с ума. Я проводил Время взглядом, пока она шлепала по коридору в обратном направлении. Наверняка заблудилась. Я чувствовал это, как сам чувствовал, куда идти. Как никогда не видел и не знал школу со стороны.
Позже, сталкиваясь со Временем, мы учились смотреть на них по-другому. Учились видеть личность за фасадом пустоты, выискивать смысл в бессмысленных, брошенных в воздух фразах. Мы учились понимать, что для них «прошлое», «будущее» и «настоящее» - не более, чем слова, как для нас «стены» и «пол» - не более, чем устаревшие и ненужные понятия. Мы вспомнили, как это – общаться с каждым из них как с человеком, а не как с олицетворением общего и всевместимого Времени. Мы даже вспомнили, что и мы тоже – просто люди. Тогда это спасло нас. От многого.
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
В конце концов понимаешь, что Пространство никак не связано со зрением. Это не растояние – его не измеришь, не пощупаешь и не увидишь. Любой бы пришел к этому выводу рано или поздно. Нас в него впихнули.
Темнота не закончится, пока ты не поймешь.
Одним это дается легко, и они прощаются с ней быстро. Прощаются – как им кажется. Потому что ночью, днем – в любой момент, - она может вернуться к тебе.
Другие мучаются дольше. Они не знают, что мучаются не только они. Темнота – их личный кошмар, и они себялюбиво продолжают считать его личным. Они не видят очевидного.
Мы не видим ничего.
Мне жаль Реймонда. Глядя на него, я все вспоминаю девочку-Время. Ее голос, ее «ох, Габриель». В отличие от нее, я не могу сказать даже этого. Я не хочу смотреть ему в глаза. Я мог бы – ничего мне от этого не будет, но я не хочу. Я спокойно смотрю на остальных своих сокурсников. Но они хотя бы вышли из комнаты. В их глазах я вижу тьму. В его – цепи. Цепи повсюду. Мне кажется, эти цепи могут проникнуть из его глаз наружу. Мне страшно?
Я давно разорвал свои цепи. Мы все – все сломали свои стены. Я верю, что и Реймонд тоже – и что он просто еще не отшел от своих испытаний. Я верю – я хочу верить в это. Но я не хочу смотреть ему в глаза.
В темной комнате не пошевельнуться. Темнота сковывает лучше, чем цепи – лучше даже, чем боль. Цепи можно разорвать. Боль быстро заканчивается. Темнота – никогда.
Зрение вернулось ко мне через неделю. Я уже мог передвигаться по школе без твердой руки декана, когда стены явились моим глазам, а не только моему духу. Зрение вернулось, когда оно уже не было нужно мне – но я все равно схватился за него. Как пресловутый утопающий за свою соломинку. Потом – еще несколько раз, - я терял его. И тогда Пространство представало предо мной в своем истинном обличье. Я всегда чувствоал себя комфортно в нем.
Я здесь уже четыре месяца. Три из них я знаю Реймонда. Три из них я отвожу взгляд при виде его. Он не замечает – он все еще ничего не видит.
@темы: творчество, Raumzeit
Девочки вообще милашки, после общения так захотелось креативить, что мы догонялись в Монпасье бусинами, покупали пластику, и я купила иглу для перепрошива пони (йес!). Купила тучу бусин со звездочками, я ими покорен, это мило-мило. Вечером, однако, я фейлила только так, поэтому половина блинов у нас вышла негритянских (добавила какао =__=), Еся выпала в состояние "меня никто не любит, я ужасна, девочки меня ненавидят, уууыыы", трижды рассыпала бусины на браслете (ржака сквозь слезы) и легла спать довольная, уставшая и готовая учиться делать суши. А сегодня опять снег, и у меня маленькая запись даже без картинок, потому что пора работать-рабоать-работать XD
