Предупреждение: слэш, фемслэш, гет, отсылки к философии, литературе и всему на всете, песни, трайбл, мозго***, "автор умер, герой умер, все умерли"
Размер: ну пока 1 глава, вторая...в процессе, да
Статус: пишется
От автора: "Пространство и время есть формы присутствия человека в бытие."
Увидел очепятку - скажи автору!
01. Глава Голд
И она наконец умерла.
Пустота обняла ее теплым бархатом, прижалась мягким мерцанием. И – отпустила, отбросила, вытолкнула недовольно.
Она попыталась дернуться, но не вышло – как если бы ей попросту было нечем. Удивительно, но ее это не смутило. Она подумала только «Когда это я успела потерять тело? Сейчас – или раньше?». И затем «А когда это – сейчас? И когда это – раньше?».
А потом она озвучила свой вопрос. Было приятно услышать собственный голос – по крайней мере, в ней осталось хоть что-то. Пока.
- Какой сегодня день?
А что такое «сегодня»?
И наконец:
- Где я?
- Вербальная ориентация во времени. Ориентация в пространстве задержкой 2,4 секунды.
- Я же говорил, она Ваша. - спокойный голос. – Блондинки в большинстве своем идут на Ваш факультет.
- Ага. – вставил другой, чуть-чуть насмешливый. - И он – главная блондинка.
- Заткнись. – а это третий.
Сколько же их? Когда они пришли? Да и где вообще она находится?
- Невербальная ориентация во времени. Невербальная ориентация в пространстве с задержкой 1,6 секунд.
- Первого результата вполне достаточно.
«Достаточно для чего?» - спросила она себя.
У этой мысли был странный привкус. Как будто что-то острое кололо в бок. Как будто ответ стоял рядом и нетерпеливо притопывал – а она боялась его принять.
- Тут все ясно. И количество точек прикрепления, и задержка говорят сами за себя.
- Просчитайте еще на материю. – снова третий голос.
- Нет нужды. Но если вы хотите…
- Хочу. Разрыв слишком большой. Может, она вообще не наша.
-Ваша, ваша. Раз уж она здесь...
Ее дернуло. Это было странное ощущение – когда тебя дергают, а тело не двигается. Потому что его нет. Как если бы случился переворот разума.
И она подумала «А чем я тогда чувствую разум?»
- Никакой реакции, как видите.
- Брось, да будь она реалом, вопрос о теле вообще не стоял бы. И я молчу про идеал. – насмешливый голос вдруг звучит почти серьезно.
- Вот и молчи. Что ты вообще здесь делаешь? Она не твоя. – опять третий.
- Имею право, вот и присутствую.
- Присутствуй молча.
Она подумала «Ругаются, как дети», а потом до нее дошло – как же она слышит, если нет ушей?
Игла ответа ввинтилась в нее сверлом. Она вздрогнула. Ее тело – ее несуществующее тело! – вдруг стало тонким и длинным. Она вытянулась, вонзилась в вечность острой стрелой. Стрелой? Нет, внезапно поняла она: не стрелой, но стрелкой – медной, чуть подернутой тусклой тенью, с витым треугольником-указателем. Стрелка эта, дрогнув, нерешительно постояла на месте, а затем – медленно, но все убыстряясь, пошла кругом. Она почти услышала тиканье – и стрелка замерла, остановилась, упершись в вечность. Она почувствовала себя этой стрелкой – без возможности пошевелиться, без собственной свободы. Без шанса свернуть. Беспомощная, она барахталась в одной точке, ее тело каменело и крепло, а вокруг простиралось поле – бесконечность замкнутого круга, безграничность клетки. «Обреченная» - пришло слово. «Устремленная» - утешило другое. Она выгнулась – стрелой времени – и пронзила его насквозь.
И в следующий момент открыла глаза.
Сверху слепил огонек. Она пару раз моргнула, привыкая к яркости, ресницы увлажнились слезами. И огляделась.
- Долго ты.
Это тот самый, что считал время. Ничем не примечательный молодой человек, может, чуть старше нее самой. Отвернувшись, она тут же забыла его.
- Добро пожаловать.
Ей потребовалось время, чтобы соотнести мужской голос «блондинки» с этим удивительно красивым лицом. Таким белым, что оно напоминало загустевшее, застывшее в вечности молоко.
Она сглотнула. Было приятно снова ощущать свое тело – не смотря на боль и неудобство, не смотря на запекшуюся кровь.
Кровь? Она поднесла руку к лицу – пальцы в бурых пятнах, но без ран и порезов. Тело ломит от долгого лежания – но боль от ран совсем иного свойства, и она не ощущает ее – это утешает и удивляет одновременно. Потому что кровь повсюду – на ее коже и волосах, и даже во рту, кажется, привкус соленого. Откуда? И откуда это странное знание – что кровь ее?
Она почувствовала, как легко, пока ненавязчиво, покалывает виски, и, сев, коснулась их пальцами.
- Вот и мне интересно, почему ты такая грязная – хмыкнул насмешливый. – Но не переживай, душ исправит эту проблему раз и навсегда.
Она посмотрела на него – черноволосый и короткостриженный, он был совсем не похож на «блондинку» хотя бы тем, что в его темных глазах светилось настоящее участие. «Нормальный человек» - подумала она с облегчением. Он улыбнулся – искренне, располагая к себе, и подал ей руку.
- Пора вставать, Голд.
Девушка кивнула. Имя было именно таким знакомым и приятным, каким и должно быть свое имя. И все же – в душе словно рос комок беспокойства. Что-то было не так – и что-то словно бы было неправильно.
- Хватит. – раздраженно произнес «блондинка», глядя на черноволосого.
Раздражение отразилось на его лице, как трещина на мраморе – лопнула, осыпалась крошкой глянцевая поверхность, открывая пульсирующую сердцевину. Она подалась вперед, пытаясь увидеть ее, рассмотреть, узнать – но молочная пелена уже затянула рану, отливая непорочной белизной. Блондинка снова смотрел на нее. Ощущение было такое, словно на тебя смотрит в лютую зиму озеро – глубоко-глубоко теплится жизнь, но подо льдом не видно ни сполоха.
- Сейчас ты чувствуешь себя странно, но это пройдет. Тебе просто нужно…- он замялся, - тебе нужно время.
Черноволосый едва слышно прыснул – как будто это было шуткой.
- Тебе пора, Реймонд.
- Ой, да ладно. – закатил глаза черноволосый по имени Реймонд. – ну что ты можешь ей такое секретное рассказывать, что мне нельзя слышать?
- Дело не в том, что скажу я. – побежали трещинки-змейки по мрамору. – Дело в том, какие слова выбираешь ты.
- О, прости.
Реймонд снова улыбнулся ей – почти виновато.
- Все эти «навсегда» и «пора» тебя, наверное, жутко бесят?
- Беспокоят. – ответила она, с удивлением поняв, что это правда, и ее на самом деле заставили напрячься обычные, по сути своей, слова.
- Это нормально. Временщики все такие. Вот подрастешь и…
- Достаточно.
Она послушно уставилась на «блондинку». Как же его все-таки зовут?
- Реймонд просто пытается сказать, что тебя распределили на факультет Времени, хотя и говорит это несколько сумбурно.
- Как умею.
- Я Габриель, твой декан. – не обратив никакого внимания на реплику черноволосого, продолжил «блондинка».
Имя ему подходило – как если бы звенели колокола. Она почти представила его – белые одежды, золотые волосы, витражные окна церкви. Правда, ни слово «декан», ни уж тем более «факультет» сюда никак не вписывались.
- И это все, что тебе нужно знать на этот момент.
Стрелка, которой она была, сдвинулась на секунду – одним шажком. Странное ощущение, от которого ее сердце пропустило удар. И странное, совсем не свойственно ей желание гаркнуть на Габриеля – она быстро поняла, что причиной тому было банальное «этот момент». И помотала головой.
- Пойдем за мной.
Он даже не посмотрел, идет ли она. Просто отвернулся – и открыл дверь. Золотая коса мазнула его по спине – она еще подумала, почему же «блондинка», а не «златовласка», а потом ей было не до того: потому что весь мир заскрипел шестеренками. Она оглянулась – и увидела, что стены на самом деле состоят из вращающихся механизмов – и в то же мгновение мир пришел в движение.
Шестеренки скрипнули и двинулись, закружились, ускоряясь. Ей показалось, что это скрипит и хрустит вся вселенная – несовершенная, ломкая, хрупкая. А потом – что это и она тоже, скопление маленьких и больших шестеренок. Стрелка часов, насаженная на ось, вынужденная совершать круг за кругом, без шанса вырваться, без возможности, без веры…
Ее дернули. Она обернулась, перевела недоуменный взгляд на Реймонда, удерживающего ее за плечо.
- Успокойся.
Тон у него был приказной и какой-то сердитый.
- Габриель.
Декан и головы не повернул. Так и стоял в дверях, - коса плетью через спину, - и пол под его ногами был самый обычный, не из шестеренок. А под ними уже ездило, раскачиваясь, скрипя, огромное колесо – и Реймонд, удерживая ее за плечо, словно удерживал и пол, не позволяя ей упасть.
- Габри…
- Помолчи.
Ей показалось, что голос декана тоже треснул. Как лицо, как мрамор, как стеклянное небо, в котором тонул коридор. Как мир, в который вонзилась стрелка. Габриель сухо, надрывно кашлянул – шестеренки закрутились медленнее, натужнее.
А потом она услышала голос. Это был красивый голос – возможно, самый красивый из тех, что она слышала. Это был голос неба – и голос чистоты.
Она не сразу сообразила, что это голос Габриеля. И не сразу почувствовала боль, когда Реймонд сжал ее плечо сильнее. На секунду Голд посмотрела на него – и тут же отвернулась. Было что-то неприличное в том, чтобы смотреть на него сейчас.
Голос превратил небеса в стены. Она почувствовала, что пол больше не скрипит – и без удивления поняла, что шестеренки исчезли. И она больше не ощущала себя стрелой.
- Это тебе настоящее «Добро пожаловать» - хмыкнул Реймонд, заметно расслабляясь.
Его пальцы соскользнули с ее плеча, но она продолжала ощущать его хватку, которая удерживала ее, не позволяя упасть. На миг ей показалось, что только это и не дало ей стать бьющейся стрелкой – потом она поняла, что так и было. Это, да еще голос Габриеля. Голос, возвращающий все. На свои места?
- Пойдем. – своим обычным тоном произнес декан.
Она услышала его шаги в коридоре, и не без опасения ступила следом. Дверь захлопнулась почти бесшумно – только скрипнула еле слышно шестеренка. Или – ей показалось.
Она ждет:
Стрелки падали с неба. Они крутились в воздухе – почти невесомые, почти перья. Почти тополиный пух. Они танцевали с ветром и падали на озаренную солнцем землю. Самые обычные стрелки, какие можно найти в любых настольных часах. Фигурные, тонкие, широкие, прямые, простые или вычурно-украшенные. Стрелки падали осенними листьями, и она ловила их ладонями и ртом. Они вонзались ей в кожу – в подушечки пальцев, шею и губы. Они застревали в ее веках медно-золотыми ресницами, чертили на щеках царапины-полосы.
Запрокину голову и раскрыв ладони, она стояла неподвижно, безропотно снося их уколы. Земля под босыми ногами. Неумолимый ливень. Время пронзает миллиардом иголок.
Фрэнсис, конечно же, смотрела в окно. Тальми что-то строчила в тетради, не иначе – решение задачи, которая для Голд была понятна так же, как понятна ей была сейчас вся ее жизнь. То есть – никак.
Голд проследила за взглядом Фрэнсис, задумчиво покусывая кончик ручки, точнее, изображая глубокую мысленную деятельность. Она бы не удивилась, увидев, что небо стало стеклом и сыпет крохотными шестеренками, но за окном было самое обычное небо горящей осени, по которому лениво тащился табун облаков. Облака были неумолимы и упорны, как и полагается табуну, и позли куда-то за край их горизонта – за Древо Присутствия и дальше.
- Сдайте тетради и свободны. – объявил преподаватель.
Самый обычный преподаватель, один из серой вереницы тех, кто вел не относящиеся к специальности предметы. Такой же, или почти такой же, как доктор, которого она видела в свой самый первый день здесь. Такой же, на самом деле такой же, как его коллеги.
Голд обернулась к соседке сзади, приняла из ее рук тетрадь и, присовокупив к ней свою с позорным белым листом вместо попытки решить задачу, отнесла к столу преподавателя.
- Идем. – скучающим тоном произнесла Фрэнсис. – Опоздаешь на специальность – тебе конец.
Она кивнула. И, не удержавшись, снова посмотрела в окно. Словно ждала – словно надеялась. Но небо оставалось обычным небом, а пол не скрипел шестеренкой. И она больше не слышала голос Габриеля.
Фрэнсис потянула ее, ухватив за рукав блузки. Точно так же она тянула ее в первый день, когда Габриель молча привел ее в башню Пространства и Времени.
- Ты будешь учиться здесь. И жить в общежитии.
- Пока сама, но потом мы кого-то к тебе подселим. – встрял Реймонд.
Он не отстал даже тогда, когда ее декан прямым текстом спросил, зачем он за ними таскается, и Голд была ему благодарна. Страшно и невыносимо быть с мраморным Габриелем. Страшно и невыносимо, если ты уже слышала его голос. И просто – страшно.
Шестеренки исчезли, но выбили у нее почву из-под ног, и она судорожно соображала, что происходит. Врач только и сказа на прощание «Ты здесь и сейчас», и фраза отдавалась в висках глухой болью.
- По…том?
Она даже не могла произнести это слово полностью.
- Когда кто-то еще к нам…придет. – выкрутился Реймонд.
Ее начало подташнивать. Все эти «когда» и «потом» словно опять превращали ее в стрелку – в связанную и остановленную в одном месте стрелку.
- Придет как я?
Реймонд пожал плечами. Она оглянулась на Габриеля, но тот и подавно не собирался отвечать. И они на самом деле верили? Что она станет ждать? Кого-то, кто придет, как она?
Вот только она не помнит, как пришла. Она помнит только боль.
Эта боль терзала ее и терзала. Она пыталась отключиться, она пыталась не слышать ее, но боль не отступала. Боль была неумолима.
А потом она умерла. Она наконец-то умерла. Какое же это было счастье.
- Пойдем.
Габриель легонько подтолкнул ее в спину, и она умудрилась не вздрогнуть от его прикосновения. Она даже пошла, послушная и покорная, как те шестеренки, что убрались от его голоса, и он говорил по пути.
Он говорил, что поначалу любые попытки проставить временные ориентиры будут причинять ей неудобства. Что ее мозг функционирует иначе, и несоответствие его нынешних реакций с теми, которые прописаны в нем изначально, может ее удивить. Удивило ее не это, а то, как он смог произнести все это, не запнувшись. Реймонда, видимо, тоже, потому что он демонстративно зевнул.
А потом они встретили черноволосую девушку. Она вежливо поздоровалась с Реймондом, назвав его деканом, и что-то сказала Габриелю.
- У нас новенькая. – сообщил блондин, снова подталкивая Голд вперед.
И еще:
- Присмотри за ней.
И Фрэнсис честно присматривала. Хотя Голд была даже не на одном с ней факультете, и отдавать Фрэн распоряжения, следуя логике, должен был Реймонд.
- Давай, пошли. – потянула Фрэнсис.
На специальность ей опаздывать не хотелось. Студенты Пространства вообще опаздывать не любили, спешили и торопились. Те, кто из Времени, кажется, этого просто делать не умели. Младшие слишком нервничали от пресловутых временных ориентиров, а старшие, судя по всему, давно забыли, что такое «вовремя» и какие можно сделать из этого выводы. Не говоря уж о том, что Пространством заправлял вездесущий и энергичный Реймонд, а Время меланхолично плелось за невозмутимым Габриелем. Как уж тут поспешишь!
Перед первым занятием по специальности Тальми пожала плечами на ее вопрос и с недоумением сказала:
- Ну как что…петь будем.
Она подавилась не дожеванной с обеда ватрушкой.
- Я не очень люблю…не очень люблю петь, в общем.
- Ничего, у нас все поют. – хмыкнул, показываясь из-за двери, преподаватель. – А любишь или не любишь, это вопрос десятый.
Но она соврала. Петь она любила. Но петь для себя – это одно. Петь даже при всех – это все еще одно. А петь здесь, зная, что это называют твоей «специальностью» - совсем другое. Другое, когда ты слышала Габриеля – и слышала, как его голос изменил то, что изменить, казалось, было невозможно.
- Никто не ждет, что вы покорите время. Вы дети, вы ничего не умеете и даже не понимаете, как и что делаете. Но вы можете петь для него и просить его стать к вам ближе. Вы можете словить ритм, расставить паузы и вырезать время в самом воздухе. Вы можете приблизить его к тому, что вы знаете и что ваш мозг способен воспринимать.
Преподаватель сделал вдохновленную паузу. Она ожидала, что он скажет еще что-нибудь, и поможет ей понять хоть что-то, но он махнул рукой:
- Да просто пойте и все. Нарисуйте вашу модель времени голосом. Это же так просто.
Просто это было только на словах.
Тальми, которая пробыла тут на месяц дольше ее, уверяла, что ее жалкие попытки совладать с непослушным голосом увенчаются успехом вот-вот совсем почти прямо сейчас. От такого обилия ориентиров у нее ломило виски, и ум за разум заходил, она пыталась и открывала рот, но слышала только ужас, ужас и еще раз ужас. Ее голос не был даже просто красивым голосом. И уж точно он не смог бы заставить замереть само время.
Ее голос рядом с голосом Габриеля даже голосом назвать было стыдно.
Утешало то, что перепутать факультеты деканы с врачом не могли, судя по всему, никак, и раз ее распределили на Время, то тут ей и место. Габриелю лучше знать ведь, научится она петь или нет.
- Ну что, кто сегодня первый?
Она поспешно отступила на шаг, хотя вытаскивать первой новенькую никто и не собирался. Тальми так и застыла у фортепиано, осторожно касаясь пальцами клавиш, но не нажимая. Девушка с длинными, идеально прямыми светлыми волосами, имя которой она до сих не узнала, сидела на стуле, подтянув к груди одну ногу и свободно помахивая второй в воздухе.
Все-таки прав был Реймонд, что Время, в основном, выбирает блондинок. Даже у Стекло волосы белые – почти такие же белые, как кожа. Стекло уже не первокурсница, у нее есть напарник, и он защелкнул на ее тонкой шее металлический ошейник не меньше полугода назад. Почему она еще с ними на вводном курсе, а не поет ему своим хрустальным голосом? Почему – она не знала. Она и не спрашивала. Вопросы в этой школе, которую она не могла воспринимать школой, не то чтобы подавлялись – скорее они просто не возникали. Она удивилась этому – мимоходом, но очень скоро перестала. Здесь, в конце концов, некого было спросить. Не преподавателей же, в самом деле – этих серых кукол!
Она ожидала, что Стекло сделает шаг вперед – что настроится, вдохнет полной грудью. Она ожидала, что будет проба, что будет музыка. Она ожидала, что это будет похоже на выступление – но это действительно походило на черчение голосом. Стекло открыла рот – и исторгла время. Не Время, а просто время – или даже скорее период времени. Отрезок. Именно – отрезок. У нее было такое чувство, что выплескивающееся из глотки этой девушки нечто – отрезанный, оторванный затупившимися ножницами кусок полотна. Скомканный, сложенный в несколько раз. Он выбирался из бледных губ – как выбирается из моря пена, выбивается на кромке волны. Он вываливался, высыпался стеклом, раня эти губы, взрезая их острыми краями. И Стекло пела. Стеклом. Обрывочными воспоминаниями, мутными, неясными осколками памяти. Стекло была прошлым, захваченным водоворотом времени и протащенным через настоящее в самое будущее.
И это было неправильно.
Это было неправильно, и все же это было прекрасно.
И меньше всего это напоминало песню.
И меньше всего это походило на голос Габриеля – на возвращающий, замыкающий все голос.
- И так каждый день. – пробурчала Фрэнсис.
Она попыталась было стянуть через голову майку, но подняла руки – скривилась, и снова опустила. Бухнулась на кровать как была.
- А чем вы занимаетесь на специальности? – спросила Голд.
- Ну чем…Танцуем. То есть, танцует то у нас Нина – у меня в группе, по крайней мере. А мы так, дергаемся как болванчики.
- Не получается? – сочувствующе осведомилась Тальми.
Ее соседка закатила глаза. И снова скривилась.
- Не знаю. Нина говорит, все получится. Как только расслабимся и перестанем быть такими зажатыми. Но как тут будешь не зажатым?
- А вы не думайте о том, как танцевать. Вы просто танцуйте. – посоветовала Тальми.
Ее на занятии похвалили. Голос у нее был слабее, чем у Голд – это даже сама Голд замечала, но слабость слабостью, а пела подруга именно так, как и должно петь время. Сегодня, когда пришла ее очередь, Тальми прикрыла глаза – для полного отчуждения, как она сама сказала, и промурлыкала простенькую мелодию. Очень простенькую. Очень незамысловатую. Такую, чтоб ее неразвитых пока вокальных данных было достаточно. По сути, это и песней назвать было сложно. И все же – шестеренка скрипнула.
Услышав это, этот слабый, едва различимый скрип, Голд тут же вздрогнула. Она увидела, как напрягся учитель – он то сразу заметил. Заинтересованно приподняла бровь Стекло. Девочка с длинными светлыми волосами даже ногой в воздухе покачивать перестала. Остальные, кажется, ничего не заметили. И допела Тальми так, как пела обычно – мило и простенько, не без ошибок, но было видно, что она репетировала. И все же – шестеренка скрипнула.
- Ты попробуй не думать тут. – буркнула Фрэн. – Если Нина говорит: «Вот здесь напрягите мышцы, вот здесь выровняйтесь, вот здесь все в тонусе держите. И про плечи не забывайте!» А потом сразу «Расслабьтесь, не будьте такими скованными!».
- Нам такое же говорят. – махнула рукой Тальми. – Тяните ноту, стойте ровно, растягивайте во времени. И тоже – да расслабьтесь вы, не думайте про лишнее. А как тут не думать? О чем вообще тогда думать?
- О шестеренках. – пожала плечами Голд.
- Теперь тебе всюду будут шестеренки. – улыбнулась Фрэнсис.
О том, что она слышала пение Габриеля, Голд рассказала через несколько дней знакомства. Хотелось поделиться. А о правилах, которые могли бы это запрещать, ей не сообщили. Теперь Тальми ей яростно завидовала. А Фрэнсис фыркала, что она влюбилась в голос декана. Женщины, мол, любят ушами. И временщики особенно.
Только она не любила Габриеля. Она вообще не думала о том, что можно любить такого. Не Пигмалион же она, в самом деле. Еще бы кто это Фрэнсис объяснил.
Голд пожала плечами и встала.
- Пойду я.
- Да ладно! – тут же спохватилась Фрэн. – Чего не посидеть с нами?
- Да просто…
Она бросила быстрый взгляд на Тальми. Та молча ей улыбнулась. Улыбка человека то ли понимающего, то ли того, кто хочет, чтоб его поняли.
- Просто пойду отдохну. – приняла окончательное решение Голд.
Кто-то из сокурсников сказал ей, что при отсутствии очевидных предпочтений, в напарники обычно дают соседа по комнате. Мол, совпадение по времени появления, да и место проживания общее играет свою роль. Настроены одинаково.
У Фрэнсис с Тальми пока никаких предпочтений нет, они почти такие же новички, как сама Голд, но они соседки, и их наверняка поставят в пару. А если успехи у них будут такими же, как сейчас у Тальми, то поставят скоро.
А пара – это как…как пара. Пара – это обычно крепкие отношения. Ну, обычно. Иногда встречается такое, как у деканов.
Голд вздохнула и закрыла за собой дверь собственной комнаты. Она девочкам тоже, в своем роде, соседка, но одно дело соседи через стену, а другое – в одной комнате, на соседних кроватях.
У нее вот соседняя кровать – пустая. Помнится, Реймонд сказал, что сюда подселят еще кого-то. Потом от Фрэнсис она узнала, что кого-то – это с факультета Пространства. Их с Тальми так же свели – сначала та пришла, а черед двое суток – Фрэн. И с тех пор они вдвоем. Вот так-то.
Голд бы не отказалась от соседки вроде Фрэнсис. Конечно, с Тальми ей должно быть проще – они больше похожи темпераментом и характером. Только притягиваются обычно противоположности – может, в этом дело. А может, студентам Времени просто естественно быть с Пространством. Может, им так положено.
Еще раз вздохнув, Голд принялась застилать постель, которая ждала ее в расхристанном состоянии с самого утра. Вот что бывает, когда спишь и спишь, пока в дверь не начнет тарабанить Фрэн.
У нее даже о будильнике мысль мелькнула, но Тальми на это предположение так дико расхохоталась, что она и сама поняла – сглупила. Какие тут будильники, если она – Время. Ничего, научится вставать – утешили ее. Быстро научится. А пока – пусть на Фрэн рассчитывает.
Голд заправила одеяло. И поправила сбившуюся подушку будущей соседки. И, разойдясь, вытерла везде пыль. Со своего стола и его близнеца, с прикроватных тумбочек, с дверцы одного на двоих внушительного шкафа-стеллажа с книгами. Потом потрясла занавески на окне – без особого эффекта, просто чтоб было. За окном извивалось на фоне синего неба Древо Присутствия – вот и вся панорама. За ветками-змеями и пушистой кроной ничего не видно. Зато Древо видно фактически из любого окна их общежития и башни.
Переворошив комнату и таким образом подготовив ее к возможному появлению соседки, Голд вышла в коридор. Отдыхать ей на самом деле не хотелось. А куда идти – она не знала.
Она вздохнула. Если подумать, она не гуляла тут сама – всегда только с девочками. Возможно, Фрэнсис и умела ориентироваться в этом месте. Но то Фрэнсис, Пространству легко найтись где-то.
А Время – Время не умеет выбирать путь. Оно умеет только идти.
Эта мысль – такая чужая и такая своя, - заставила ее вздрогнуть. Голд даже руку протянула к стене – потрогать, проверить, что она все еще здесь. «Здесь» - не утешало, но не бередило раны, и она знала – сейчас, когда отказали временные ориентиры, она может полагаться только на него.
«Сейчас» кольнуло болью, она скривилась и с облегчением улыбнулась. В какой-то миг мысли о Времени едва не заставили ее поверить, что она потерялась.
Боль возвращала на место. Боль – как голос Габриеля – и это, эта мысль тоже была чужой. И в тот же миг – она чувствовала ее своей. Просто мысль была слишком сложной, чтобы поверить, что она – ее.
- Так, стоп. – шепнула себе девушка. – Хватит.
Она даже попыталась тряхнуть головой – как будто это могло выкинуть из головы лишние мысли. Она даже махнула ею чуть-чуть – на что хватило силы, - и почувствовала, как кружится перед глазами мир.
А потом ей снова дернули.
Она видит:
Золото на белом. Снежные крылья вспарывают небеса, и голос – чистый голос ангела, разрывает Пространство. Голос зовет Время. Голос управляет Временем. Голос – это Время.
И катится колесо.
Она смотрит на это колесо – и понимает, что проиграла. Что снова, снова надо начать сначала. Она смотрит на колесо и видит – никакая сила не остановит его. И она знает – его нужно остановить. Разве можно тут победить? Разве есть возможность тут проиграть? Когда Время - против Времени.
Она почти увидела крылья.
- Успокойся.
Габриель держал ее за плечо. Молочно-белый мрамор, золотая коса плетью через плечо. Зачем он носит косу? Зачем – если ему не нравится, когда Реймонд называет его блондинкой?
Пальцы сжались. Она торопливо пробормотала:
- Я в порядке.
- Да. Я вижу.
Он наконец-то отпустил ее. И она еле сдержалась, чтобы не потереть плечо.
- Я правда в порядке.
Габриель отвернулся. И позвал:
- Реймонд.
Ей показалось, что голос прошел сквозь стены. Ей показалось, что он был едва слышим – и он был везде. Но проходившие мимо студенты, кажется, ничего не заметили – только вежливо поздоровались с деканом.
Они стояли и ждали.
- Зовут как собачку. – громогласно пожаловался Реймонд, выходя с лестницы.
И помахал ей рукой.
- Блондиночка, милая, кто я, по-твоему, такой, чтобы меня подзывать свистом? – это уже к декану Времени.
- Это был не свист. – Габриель проигнорировал «блондиночку» мастерски. - У меня студентке плохо.
- И?
Реймонд положил ладонь ей на лоб – как будто у нее была банальная температура! – и фыркнул.
- Жива. А что теряется, так то нормально, себя вспомни новичком. Сам, небось, выпадал постоянно.
- Ей нужен напарник. Или хотя бы сосед. – спокойно произнес Габриель.
Они говорили так, словно ее рядом не было. Хотя, как поняла уже Голд, они всегда так говорили.
- Есть Фрэнсис, ты сам ей это поручил.
- Фрэнсис живет с Тальми.
Она хотела уйти, и не могла. Кажется, это присутствие Габриеля держало ее, или, быть может, звучание его голоса – сейчас самого обычного голоса, и все же…
Деканы о ней, кажется, забыли. Она уже успела уяснить, что между собой эти двое могут ругаться сколько угодно, забыв о том, с чего начинали. Об этом ей поведала Тальми, а Фрэнсис, пожав плечами, добавила, что Габриель и Реймонд скорее старосты, чем деканы – просто лучшие ученики на потоке, а вовсе не должностные лица. Их на факультетах уважали и слушались даже учителя, они не ходили ни на какие занятия, но все равно считались студентами.
- Я и не ожидал от тебя иного. – тем временем буркнул Габриель в ответ на очередное заявление своего коллеги, и сердито поджав губы, повернулся к ней.
- Если почувствуешь себя…- он замялся, и она почти увидела в его глазах сочувствие.
Увидела бы, не будь эти глаза пустыми.
- Если почувствуешь себя так, как пару минут назад, попробуй спеть. Не что-то сложное, а просто спеть. Можешь мычать, мурлыкать или попросту кричать. Что угодно.
Она кивнула.
- Мурлыкать. – фыркнул Реймонд вслед золотой косе.
И повернулся к Голд.
- Я не представляю декана мурлыкающим. – честно призналась девушка.
Один миг Реймонд выглядел удивленным, а потом прыснул. И через пару мгновений снова посерьезнел.
- И не представляй. – посоветовал доверительным тоном. – Скорее мир перевернется.
Она задумалась. Сейчас, вспоминая эту неделю в одиночестве в комнате на двоих, она понимала, что согласна с Габриелем. Другое дело, что она никогда не посмела бы признаться в этом вслух – в его присутствии. Реймонд – другое дело, он и выглядит понимающим и заботливым. И у него нет такого голоса.
- Мне правда нужен сосед. – сказала Голд. – Мне тоскливо одной. И ночами – страшно.
Ее собственные слова заставили ее вздрогнуть. Она вспомнила себя – перепачканную в крови, счастливую от мысли, что боль закончилась, и снова осознала, как именно попала в эту школу. Желала ли она смерти еще кому-то – только для того, чтобы не быть одинокой? Была ли смерть обязательным условием? Или просто – избавлением?
Реймонд промолчал. Ей показалось, что он хочет сказать что-то – укорить ее или отругать, но он промолчал. Только кивнул – скорее себе, чем ее словам. И когда она уже подумала, что он так ничего и не скажет, декан Пространства произнес:
- Страшно тебе пока еще не было.
Она пишет:
А ты – помнишь?
Ты еще помнишь, что это такое – помнить?
Наверняка ты помнишь. Вам проще в этом, вы не привязаны ко времени. Точнее, это вы как раз привязаны, и этим вам проще. Вы не понимаете, как это – быть всегда. Не просто протянуться из прошлого через настоящее в будущее. А быть. Всегда.
Я уже не знаю, что такое помнить. Для меня нет прошлого. Я живу в прошлом, живу в настоящем и живу в будущем. И я – не живу. Я как те, чье время остановилось.
У меня нет времени. У меня есть все время мира.
Иногда я прихожу в себя и вспоминаю. И в такие моменты я на самом деле могу помнить. Я знаю в такие моменты – что такое «помнить» и что такое «момент». И хочется кричать. Тогда я пишу тебе – я все еще пишу тебе, мой…
Кто ты? Кто ты мне? Кто мы друг другу? Могу ли я вообще говорить «друг»? Я не знаю. Я давно потеряла все слова, все термины. Я потеряла почти все ориентиры, и только пространство еще держит меня. Только ты меня еще держишь.
Наверное, поэтому я пишу тебе. Потому что я хочу, чтобы меня отпустили. И потому что я хочу, чтобы ты меня держал.
Еще не время. Мне так смешно писать это – ведь время еще и уже. И все же я не могу по-другому сказать. Еще не та точка времени – еще нет. Она уже давно прошла – но для вас, для этих вас – ее еще нет. Ждите. Это будет. Это есть. Или это уже было?
Я так путаюсь, что мне становится страшно. Я боюсь, что все напутала и время ушло. Но потом ты приходишь и снова возвращаешь меня в эту точку – ненадолго.
Я хочу, чтобы ты помнил. Как все было. И не винил себя. Я знаю, иногда ты винишь себя – ты слишком добрый. Ты умеешь быть добрым здесь, где добро не имеет ценности. Потому ты винишь себя. Потому ты умеешь любить. И потому я скажу тебе.
Я попыталась снова. Попытаюсь снова?
Есть еще попытка. Когда ты увидишь ее, ты поймешь. Ты всегда отличишь настоящее от фальшивки – ведь ты и сам такой. Только ты в себе ошибаешься.
Я не знаю, сколько еще удержусь здесь. Я буду петь – чтобы остановить это и закружить снова. Габриель тоже будет петь – а колесо крутиться.
Колесо нельзя остановить – ты же понимаешь это? Нельзя остановить. Я снова пытаюсь. Я снова. Пытаюсь.
Попытка, Реймонд. Просто еще одна попытка все исправить.