Raumzeit - 4

[Kai-Ri]

Название: Пространство и Время (Raumzeit) ПиВ
Предупреждение: слэш, фемслэш, гет, отсылки к философии, литературе и всему на свете, песни, трайбл, мозго***, "автор умер, герой умер, все умерли" и еще автор сдал кандидатский экзамен по философии, а это диагноз
Размер: ***
Статус: пишется

Первая часть: "Пространство и время есть формы присутствия человека в бытие."

04.Фрэнсис

В одну из первых недель пребывания в школе Тальми спросила ее, хочет ли она вспомнить себя. Это был важный вопрос, самый важный, быть может, потому что именно этим вопросом они признались друг другу в смерти. В том, в чем они и сами себе не всегда признавались. Лежа на соседних кроватях в темноте, они рассказывали друг другу – шепотом, взахлеб, - о том, что могли вспомнить. О мире, в котором жили. Об отсутствии своего места в нем.
Она вспоминала об этой ночи, когда ревущая Вечность смотрела на нее из глаз Тальми, и думала, что, возможно, сказала неправду – и что на самом деле она не хочет вспоминать. Вряд ли из этой школы можно вернуться. А значит, ей не нужна память – незачем, кроме как убиваться по прошлому.

Сон приснился ей, когда Тальми не пришла ночевать. Временщики твердили, что Габриэль отвел ее к врачу, и Фрэн постаралась не переживать – потому что переживаниями делу не поможешь, и потому что в Габриэля она хоть немного верила. Голд ходила за ней как привязанная, это раздражало немного, но прогонять ее почему-то не хотелось, и она не прогоняла. Тем более, присматривать за новой студенткой – ее обязанность. И когда наступил вечер, она даже пожалела немного, что блондинка ушла. Она уже отвыкла спать одна в комнате.

Сон приснился ей, когда Тальми не пришла ночевать. Сон был не ее, и она понимала это, но почему-то он продолжал казаться ей родным. Темная комната и цепи. Человек. Она смотрела и смотрела на закованную фигуру, боясь моргнуть или хоть на миг отвести взгляд. Стены душили ее. Тишина мешала ей сосредоточиться. Она почти скучала по навязчивому тиканью прошедших ночей. В этой тишине, которую язык не поворачивался назвать мертвой, она боялась сделать шаг и разрушить все. Она боялась, что, разорвав тишину, разорвет эту реальность. Затаив дыхание, она смотрела на человека в цепях. Человек пошевелился. Вздрогнув, она проснулась.

На теории истории им, по большей части, рассказывали не о событиях мира, а об общих законах и закономерностях исторического процесса. По крайней мере, именно это было записано на первой странице ее тетради по истории. На второй ничего не было. На третьей ровным почерком Тальми – «Я думаю, история может помочь нам вспомнить». Конспект соседки, в отличие от ее собственного, мог похвастаться детальностью и обстоятельностью.
А в помощь истории она попросту не верила. Им и так четко дали понять, что все нынешние предметы – лишь подготовительный курс. И, глядя на расписание, она иногда задумывалась – к чему надо так готовить?
- К завтрашнему занятию законспектируйте главу из учебника про движущие силы истории, – лектор захлопнул книгу. – Вы еще будете учить их позже, в основном курсе, но сейчас не помешает ознакомиться хотя бы с самим понятием.
- Что значит – выучите на память бред, который не понимаете, – шепнула Фрэнсис на ухо Тальми.
Соседка пожала плечами.
- А это, в свою очередь, означает – в следующий раз, когда тебе будут рассказывать, ты не станешь перебивать никого дурацкими вопросами типа «Что это?».
Фрэн промолчала. Она могла бы сказать, что лекторов и так никто не перебивает, но вместо этого спросила:
- Что это ты, сегодня лень было конспектировать?
Тальми посмотрела на свою тетрадь, в которой гордо значилась только тема лекции, и снова пожала плечами.
- Неинтересно.
- А как же помощь истории? Я думала, ты хочешь вспомнить и все такое.
Соседка задумалась, и тут к ним подошла Голд.
- На специальность идешь?
- Меня в другую группу перевели. Мишель сказал.
- Когда это он успел? – удивилась Фрэнсис.
Тальми фыркнула.
- Завтра.
- О, да, юмор факультета Времени. Смешно.
Соседка улыбнулась. Голд, наблюдавшая за их диалогом с молчаливым непониманием, помотала головой и буркнула:
- Вы как знаете, а я пошла.
И, похватав свои вещи, выпорхнула из класса. Фрэн только и успела, что помахать рукой ее спине.
- И с кем у вас занимаются продвинутые группы? – спросила она Тальми уже в коридоре. – С кем-то таким же крутым, как Мишель?
- Вообще-то с самим Мишелем. Они просто занимаются в другое… время.
- Удивительно, что Габриэль никого не учит.
Дойдя до уходящей вверх лестницы, она остановилась и облокотилась о подоконник.
- Ничего удивительного, вообще-то, – бросила Тальми и, вытащив блокнот с ручкой, показала пальцем на рисунок на белой поверхности.
- Опять портят имущество школьное, – недовольно пробурчала Фрэн.
На подоконнике красовалась птица. Тальми раскрыла блокнот и взялась ее перерисовывать.
- Всего лишь отпечаток, – невпопад сообщила она.
И, словно вспомнив, о чем они говорили, повторила:
- Ничего удивительного. Габриэль никого не может научить, он слишком…в общем, он и сам вряд ли знает, как дошел до своего нынешнего уровня, как же ему объяснить это другим? Да и потом, не похоже, чтобы ему хотелось кого-то чему-то учить.
Они помолчали. Фрэнсис подмывало спросить, чего, по мнению соседки, хочет Габриэль, и откуда у нее вообще познания о его неспособности быть учителем, но та слишком увлеклась рисованием, да и ей пора было на занятие к Нине.
- Ну, ты как вообще, в порядке? – спросила она перед тем, как уйти.
Тальми, не отводя взгляда от блокнота, кивнула.
- Никогда не было лучше.
Птицы на подоконнике больше не было.

Вечность бежит:
Темнота распахивает ей свои объятия. Шорох юбок за спиной. Тихие шаги. Длинное платье, босые ноги. Шестеренки и стрелки, стекла разбитых часов. Сколько еще ей идти? И сколько будет катиться неодолимое колесо? Вечность?
Что такое вечность? То ли это, что преследует ее, вечность ли шуршит тканью в темноте? Она хочет обернуться, но только бежит. Она хочет спросить, но голос отказывается ей повиноваться. Ее голос, голос Времени, он трусливо молчит, и она, осознав это, в отчаянии останавливается. Она не может бежать дальше, она и так потеряла путеводный свет своей комнаты, она вышла в коридор и заблудилась там, и теперь ей не вернуться. Она вышла – но она вышла не из комнаты! Она вспоминает пение и часы, то, как крутилась стрелка – ее стрелка, как чертился круг. Как кричало в отчаянии Время, раненное Время, разбитое Время, как надвигалось колесо, чтобы окончательно, на этот раз действительно окончательно…
И белые крылья, и голос, и снова колесо. Колесо. Колесо. Она вышла в коридор. Ангел взял ее руку и бросил во тьме. Ангел звал ее. Ангел хотел спасти ее? Ангел хотел убить ее?
Она стоит в темноте, и шаги замирают у нее за спиной. Ткань платья обтекает ноги, неслышное дыхание касается ее волос. Золотые волосы. Она знает о них так же, как знает о платье, хотя ни разу не оборачивалась. Белое с золотом, везде белое с золотом.
Она боится даже вдохнуть, но она не понимает, чего боится. Она умирала уже – боль и кровь, отчаяние, темнота – школа. Она умирала – но сейчас она боится не смерти. Она боится того, что за ней. Что это - …?

Все, что Фрэнсис знала – это то, что Тальми стало плохо во время пения. Почему это произошло, и как ее лечил предположительный врач – об этом она спрашивать соседку не хотела. Захочет – расскажет.
С другой стороны, когда им было тяжело на тренировках с Ниной, это не побуждало ее звать Реймонда или врача. Сегодня, когда они пришли на тренировку, она увидела третьекурсника, неловко пытающегося баюкать свою руку. Локоть руки торчал под весьма странным углом и на глазах наливался синью. Кто-то из группы испуганно ойкнул, и они сбились в кучку у входа, пока Нина не приказала им поторопиться. Они принялись переодеваться, парень ругался сквозь зубы и чего-то ждал, она думала, что врача или декана, но не пришел ни тот, ни другой. Когда они уже построились для разминки, Нина вышла в раздевалку и закрыла за собой дверь. Несколько минут ничего не происходило и, кажется, только их дыхание отбивалось от безмолвных стен. А потом стену между залом и раздевалкой исказила судорога. Фрэнсис даже показалось, что и застонала именно стена – и только миг спустя она поняла, что это парень.
- Завтра вернешься на второй курс, - бросила ему Нина, входя.
Они как по команде уставились в зеркало. Смотреть в полуоткрытую дверь отчего-то не хотелось совсем.

Она больше не просыпалась ночами. Тальми больше не плакала. Часы в голове больше не тикали. Она больше не видела сон о закованном в цепи.
Когда все это закончилось, она вдруг почувствовала себя очень одинокой. Это был первый раз, когда одиночество по-настоящему напугало ее.

- Скучно, – пожаловалась она Голд, когда они сидели на введении в языкознание.
Лектор что-то бубнил. Сидение Тальми пустовало. Она все еще оставалась их сокурсницей по всем предметам, хотя специальность посещала со старшими. И теперь часто опаздывала. Так что Фрэнсис даже спросила, не вернулось ли к соседке состояние первых недель в школе, когда Время, казалось, изо всех сил отвергало своих студентов. Спросила, но Тальми только рассмеялась в ответ. По ее словам, со Временем у них теперь были отношения тесные. Видимо, настолько тесные, что можно было терять его сколько угодно.
- Тсс.
Новая соседка, кажется, отвлекаться не собиралась. Фрэнсис наклонилась к ней – заглянуть в конспект и, быть может, совсем легонько ткнуть в бок, и тут в кабинете все же появилась Тальми.
Учитель мазнул по ней взглядом, не прерывая лекцию, ученики же, наоборот – так и застыли. Тальми попыталась торопливо вытереть со щеки грязь, но только размазала еще больше, пригладила взъерошенные кудряшки и, кое-как одернув форму, втиснулась между Голд и Фрэн. Первая потянула ее за рукав.
- Ты вот…порвала.
- Ага.
- Где это ты так?
С передней парты шикнули – для виду, все явно навострили уши.
Тальми помолчала. Лектор и не думал прерываться и как-то наводить порядок.
- Я у врача была, – сообщила наконец соседка. – Опаздывала, бежала и вот…упала.
Ну конечно.
Фрэнсис пожала плечами, достала из сумки влажную салфетку и принялась вытирать грязную щеку Тальми. Тальми молчала, чуть повернув голову в сторону Голд. Голд, бросив на нее быстрый взгляд, вернулась к конспекту. Весь класс, казалось, смотрел на них, хотя никто не отрывался от тетрадей. Учитель вообще что-то чертил на доске – но все равно, она чувствовала и его внимание тоже. Только Тальми была где-то далеко.

Они не разговаривали по вечерам. Она почти привыкла к посиделкам втроем, а потом почти смирилась с компанией одной Голд, она уже даже скучала за тем, чтобы готовиться вместе и обсуждать что попало, за щебечущими девушками от Времени, за собственной разговорчивостью, которая так легко просыпалась в компании Тальми и так испуганно пряталась, завидев Голд. Она думала, что так будет и дальше, и это ее устраивало, это входило в план ее действий, а теперь план нарушился.
Это беспокоило. Она приглашала Голд, но та как-то неловко отнекивалась и уходила, она говорила с Тальми, но Тальми, не изменившись, казалось бы, ни на йоту, поменялась полностью. Она была все той же Тальми – мягкой и теплой, как домашний кот, но Фрэнсис теперь не хватало этого одного кота. Она даже предположила, что скучает за Голд, но одна мысль о том, чтобы пойти к соседке, вызывала раздражение, и Фрэн оставалась у себя, ее душе было спокойно и тихо с Тальми, и она успокаивала себя, что именно этой тишины и покоя хочет больше всего.
Они сидели почти молча теперь, Тальми не жаловалась, но выглядела так, словно уставала больше обычного, она не спрашивала, но время от времени посматривала на соседку, надеясь, что ее взгляд не выражает той тревоги, что она чувствует. Мир крутился как прежде, что-то было не так, но она обрывала свои мысли и спрашивала – а когда оно было так, в этой школе, где смерть стала началом их пути? Ответа у нее не было.

Танцы стали ее отдушиной. Она не могла вспомнить, хотелось ли ей этого в той жизни, но здесь и сейчас – и как больно на сердце от этого «здесь»! – танцы стали для нее чем-то важным.
Она даже не могла сказать, что любит танцевать, по-настоящему любит, по-настоящему стремится овладеть этим искусством. Она даже не находила в себе особого таланта, она просто делала, как велела Нина и как вела душа, она делала что-то, и это «что-то» давало ей чувство единения. Она была частью чего-то большего, она никогда не делала этого, а получив, не могла уже отказаться. Она дышала с группой, она двигалась с ними в такт. Она жила со стенами, школа жила в ней и жила ею, и эта болезненная хрупкая связь, кажется, протыкала ее металлической иглой, нанизывала, как бабочку, на ось, и ось эта уходила вверх и вниз до самых недр, глубже и выше, чем Древо Присутствия, глубже и выше, чем сама школа, и даже глубже, неизмеримо выше, чем сам этот мир. Она крутилась на оси, металл мешал дышать, задевая легкие, она продолжала крутиться, мир оставался недвижим, только она внутри его чертила круг, и он тоже начинал танцевать с нею, он становился ею, она опускалась, лбом в холодный пол, Нина командовала расслабиться, мир звал ее, и она развертывалась лентой, чтобы быть с ним – чтобы двигаться, оставаясь недвижимой.
Она выходила с тренировки, соскальзывая с этого чувства «общности», сходя с оси, и только в комнате, в молчании с Тальми, ее настигала тоска. Эта тоска была там, была рядом, даже когда соседка улыбалась, потому что они были вдвоем и были вместе, но Тальми крутилась на своей оси, а она – на своей, и они даже не касались друг друга.

Вечность кричит:
Тишина за спиной страшнее шелеста шагов. Чужое дыхание, скрип колеса, собственное сердце, колючий ковер под ногами. Ей никогда не было так страшно, даже умирать – может, потому что она не помнит о том, как умерла? Она ничего не помнит и ничего не знает, но она чувствует, что все это близко – только руку протяни.
Иногда она думает, что, коснувшись колеса, умрет. Иногда – что это даст ей ответы. Что это даст ей хоть что-то. Но смерть – тоже что-то.
Вечность коротка, она ждет, она боится, она верит. Она даже не вздрагивает, когда голос шепчет:
- Ты хочешь знать?
Она только удивляется. Она никогда не слышала такого голоса.
И еще:
- Ты за этим пришла?
Вопрос и есть ответ. Тогда, когда она осознает это, голос перестает сдерживаться. И слова выплескиваются из него почти песней. Ломанной песней. Песней-калекой. Песней, в которой не хватает. Времени. Слушай же!
- Fake, fraud, contrahechura, adulteración, făngmào, făngzhìpĭn, wěizào, jiămào, màopái, Fälschung, Nachahmung, Imitation, contrefaçon, falsaĵo, qəlb, saxta, saxtakarlıq etmək, saxtalaşdırma, saxtasını düzəltmə, träkarl, falsificación, imitación, counterfeit. Oreide. Оroide. Moulu. Talmi.
Она понимает. И кричит.

Только темный коридор так и отделял их от башни, где проходили занятия специальностью. На остальные предметы они ходили вместе со Временем, Время находило другие дороги, но к Нине вел всего один путь – и путь этот был ее испытанием.
Она очень быстро поняла, что коридор надо проходить в одиночестве. Он упрямился, не находился, запирался и просто исчезал. Он уходил на другой этаж, хлопал перед ними невесть откуда взявшейся дверью и отворачивался. Коридор был упрямый, он хотел насладиться каждым из них, и они послушно шли по одному, гадая, зачем это коридору и зачем школе. Некоторые из них пытались уговорить Время вести их, но Время никогда не могло найти Нину, и приходилось возвращаться и проходить коридор. И тогда стены снова давили на них, и темнота поглощала все и вся, так, что они забывали, что идут в башню, что идут вообще куда-то, что вообще где-то находятся.
Каждый раз, проходя коридор, она вспоминала, как в первый раз попала в башню через лестницу наверху. Лестница пронесла их через небо и оставила у входа, который даже не прятал своей истинной сущности и был попросту пробитой в кирпичной кладке дырой. Реймонд тогда спросил ее «Тебе интересно, кто пробил здесь дыру для входа?» - и ей было не интересно. Потом она поняла, что ей на самом деле интересно. И что она слишком хорошо понимает того, кто это сделал. Однажды, увидев сон, она подумала, что это был тот закованный в цепи парень. Она подумала, а потом подумала, что это глупость, но мысль все равно осталась в ее памяти.
Ей хотелось поговорить об этом с кем-то, и она почти подошла к Тальми, но потом передумала. Она еще помнила, как плакала соседка по утрам от кошмаров, она помнила свой ритуал пробуждения, свои неловкие утешения, вечность, глядящую на нее из глаз Тальми, страх. Свою собственную неуверенность, свое собственное обещание – испугаться, но потом. Сдаться, но позже.
Казалось бы, Тальми поняла бы ее лучше всех, но вечером она таки и не нашла слов, и утром, в очередной раз удивившись тому, что просыпается в тишине, Фрэнсис выскользнула из комнаты и постучалась в соседнюю дверь.
Голд, как ни странно, уже не спала, открыла почти сразу – и первое, что увидела Фрэн, было уже знакомое ей затравленное выражение. Это выражение она наблюдала на лице Тальми не одну неделю, и теперь, вот, оно застыло в глазах Голд, чтобы снова взглянуть на нее саму. Она едва не провалилась в него, омут вечности, - но Голд неуверенно улыбнулась и пропустила ее внутрь. Она хотела утешить ее, но соседка успела быстрее:
- Что-то случилось?
Фрэнсис, уже настроившаяся обнимать плачущее Время, споткнулась о ее вопрос и неловко замерла, не зная, куда девать руки. Голд поняла это по-своему и погладила ее по плечу.
- Все в порядке?
- Да, да, – она растерянно присела на край не застеленной еще постели. – Да.
- А Тальми?
- Да все хорошо!
Она уже начала жалеть, что пришла. Голд села рядом и устремила на нее долгий сочувствующий взгляд, но хотя бы спрашивать перестала. И так сбила своими вопросами.
Фрэн вздохнула. Она сама толком не понимала, зачем пришла к соседке. Проще и логичнее было бы поговорить с Тальми, та точно знала, через что она прошла. Правда, Голд, судя по несчастному виду, тоже спала не как младенец.
- Тебе может…ну, чаю принести?
Фрэнсис покосилась на обеспокоенную соседку.
- Где ты его возьмешь, хотела бы я знать. У тебя что, чайник есть?
Наобум спросила, чаю ей вовсе не хотелось, но блондинка тут же вскочила, и принялась торопливо стягивать пижаму.
- Пойду в столовую. Может и найду.
- Не пойдешь.
Голд остановилась. Как была, в майке и одной штанине. От волнения она, видимо, даже забыла, что вроде как стесняется переодеваться на людях. Фрэнсис еще раз вздохнула.
- Не хочу никакого чая. И вообще…
Она замялась. Ей все еще хотелось поделиться с кем-то – темным коридором, закованным в цепи парнем, одиночеством, странной Тальми. Но она сказала:
- Мне показалось, что ты спишь не очень хорошо. Вот я и зашла.
Голд смущенно опустила взгляд.
- Если я тебя разбудила, прости. Но я в порядке. А ты?
- И я тоже.
Она отвернулась. Когда она уходила, ей показалось, что Голд окликнет ее. Ей хотелось, чтобы ее окликнули. Но Голд промолчала – а в их комнате Тальми уже сидела на постели, устремив на нее долгий и пустой взгляд. Она захотела уйти. Но она уже вернулась.

Ночью, лежа без сна, Фрэнсис подумала о том, как наугад сказала, что Голд плохо спит, и попала, кажется, в точку. Она вспомнила Тальми, когда той еще снились ее сны Времени, и представила, каково это – видеть то же самое и просыпаться в одиночестве. У Тальми, по крайней мере, была она. У Тальми, по крайней мере, был кто-то, к кому можно было прижаться. У Голд была пустая комната и всегда аккуратно застеленная постель.
Она подумала, как это, должно быть, страшно. И уже готова была пойти к ней, пусть даже посреди ночи. Но в этот момент скрипнула кровать Тальми. Соседка встала и тихонько вышла.

Вечность заканчивается:
Замыкаясь кольцом, вечность кусает себя за хвост. Завиваясь спиралью, Время обнимает само себя.
Она больше не бежит, потому что, делая шаг, она наступает на собственные следы. Она больше не стоит, потому что Время не способно стоять. Она ждет, она уже дождалась, она еще только будет ждать. Колесо катится. Стрела бежит по кругу.

Недоумевая, Фрэнсис поднялась и вышла вслед за подругой. Она подумала, что та отправилась к Голд, но не услышала дверь. И в коридоре. Тоже. Никого не было.

Вечность:
Нет другого выхода, как вернуться и закрыть дверь. Скрипит дерево, отрезая. Она идет в темноте. Путь открыт. Путь прегражден. Колесо катится. Она оборачивается. Песня взрезает Время. Песня, в которой не хватает золота.
Oreide.
Оroide.
Moulu.
Talmi.