What time is it? - It's Spacetime!
Название: Пространство и Время (Raumzeit) ПиВ
Предупреждение: слэш, фемслэш, гет, отсылки к философии, литературе и всему на всете, песни, трайбл, мозго***, "автор умер, герой умер, все умерли" и еще автор сдал кандидатский экзамен по философии, а это диагноз
Размер: ***
Статус: пишется
От автора: "Пространство и время есть формы присутствия человека в бытие."
Увидел очепятку - скажи автору!
01.5 - Она
Никто не выходил за пределы школы. Это было так же понятно, как то, что Время делится на линейное и цикличное. Или как то, что пределов у школы не было.
Здесь не принято отдавать приказы. Приказы и вопросы – удел тех, кто бьется в рамках, а мы привыкли думать, что рамок для нас нет. Но мы все равно не ходили за пределы школы. Мы просто не могли. Сложно выйти за то, чего нет.
Иногда нам было интересно, что увидит тот, кто попытается. Иногда мы спрашивали себя – как выглядит школа со стороны? Мы, учащиеся в ней, никогда не могли отойти достаточно далеко, чтобы рассмотреть ее стены и вознесшиеся ввысь башенки. Мы – мы никогда не видели ее целиком. И если бы в нас было хоть чуть-чуть больше любопытства, мы давно попытались бы. Но правда в том, что Пространство так сильно привязано к ней, что попросту не может отстраниться. Правда в том, что Времени все равно. Правда в том, что, хотя нам никто не отдавал приказы, мы знали слишком хорошо – они все же существуют.
Когда я проснулась впервые, вокруг меня была тьма. Я помнила – частично, - как избежала смерти, и радость, облегчение и странным образом обреченность смешались во мне и тонули как сахар в теплой жиже понимания. Понимания – опережающего! запоздалого! – что смерть, возможно, была бы лучшим исходом моей и так не слишком счастливой жизни. Лишь много дней спустя, когда слово «день» уже не вызывало острой режущей боли, я поняла и то, что смерть все же имела место в моем прошлом – как и то, что она еще ждет меня в будущем. А затем «будущее» и «прошлое» окончательно слились в одно бесконечное «время». Таково было понимание цикличности, и к нам, детям школы, оно приходило очень скоро.
В начале своего пребывания в школе я видела тьму повсюду – и было бы ложью сказать, что я не боялась. Но страх, тот страх, который испытывали все мы, шел не от света или тьмы, не от их присутствия или недостатка. Это был страх совсем иного рода.
Декан Времени, Крон, парень с говорящим именем и столь же говорящим кулоном-камешком, приветствовал меня в тесной комнате, едва освещенной огоньком свечи в его руке. Пространство на моем месте непременно почувствовало бы тесноту или, наоборот, свободу, пространство отреагировало бы на помещение как на то, что важно. Время молчало. Я сидела, свесив ноги с высокой лежанки, и отсчитывала в уме, когда он заговорит снова – «раз-раз-раз». Облегчение и обреченность – последней становилось все меньше с каждым мысленным «раз», - ощущение скоротечности смерти, усталость и почему-то скука. Больше ничто в жизни не существовало в тот миг. Когда он заговорил о факультете и том, чего мне стоит ждать, я едва слушала – «раз-раз» в голове, как у заводной куклы. Через мгновение я встрепенулась и спросила себя, что происходит. Через мгновение – я наконец-то перестала отсчитывать промежутки реальности. И поняла, что кто-то считает их за меня. Назойливое «раз-раз» исходило из самой комнаты – словно стены и потолок сами говорили со мной. «Тик-так» - часовой механизм. «Щелк-щелк» - скрипят шестеренки. В голову словно воткнули иглу – я поморщилась от боли, еще не зная, как скоро она станет привычной. Декан с говорящим именем молча вышел и закрыл дверь. Темнота снова обступила меня, считая в уши.
Никто не выходил за пределы школы. Мы старались забыть слово «предел». Мы ненавидели бы его, если бы вообще умели ненавидеть.
Здесь не принято отдавать приказы. Деканы – те, кто заботятся о нас, лишь рассказывают о том, как делается обычно. Никто не спорит со Временем. Никто не отрицает власть Пространства.
Никто не задает вопросов.
Понимание либо становится исходом из опыта, накопленного за проведенные здесь дни, либо приходит еще в комнате. Все зависит от того, кто ты, и того, к какому типу ты принадлежишь. Для линейников будущее всегда остается будущим, для цикличников – лишь частью того, во что превратилось прошлое. Я говорю, конечно, о Времени. Я ничего не знаю о Пространстве.
Школа стоит на земле, из которой произрастает Древо Присутствия. Древо видно из любого окна, Древо всегда рядом, и Древо – единственное, что неизменно. Оно огромно, оно выше башен школы и корни его уходят глубже всех подвалов. Оно растет из самых недр, и даже если школа тоже растет оттуда, она много моложе его. Я говорю «растет», потому что школа слишком похожа на живое существо, чтобы быть просто школой. С ее ездящими лесенками, выгибающимися башнями и стенами, которые раскрываются и сходятся по одной им ведомой причине, школа – больше, чем здание. Школу никто никогда не смел называть ни «зданием», ни «помещением» - эти понятия мы принесли с собой, и они не имеют ничего общего с нею.
Если бы мы действительно могли выйти и посмотреть на школу со стороны, нам, возможно, показалось бы, что все эти ее башенки и смотровые площадки, это приземистое общежитие и обвившееся вокруг них Древо мало сочетаются между собой. Но когда ты находишься внутри вечно меняющегося механизма, когда стены поют и пляшут прямо под ногами, а любая лестница с огромной вероятностью может упираться в потолок или, куда интереснее, выводить прямо на воздух, причуды архитектуры не играют такой уж большой роли. Кроме того, мы на самом деле не видели школу со стороны. Только мозаику – во всю стену, которую Крон показывал всем своим студентам.
Никто не выходил за пределы школы. Возможно, они именно этого и хотели – заставить нас выйти. Возможно, они ждали от нас реакции «вопреки». Если так, то мы упорно их разочаровывали.
Здесь не принято отдавать приказы. Здесь принято слушаться деканов. Потому что в мире, где есть только ты и страх, приятно иметь уверенность хоть в ком-то. Даже если этот кто-то на самом деле только то и делает, что усугубляет твой страх.
Я бы никогда не вспомнила, сколько дней я провела в той комнате. Я помню только шестеренки – они скрипели и шептали. Я помню вечное «раз-раз» - оно вбивалось в виски шилом. Я сидела на лежанке - ноги едва достают до пола, и я касаюсь его только кончиками пальцев. Мне холодно. И стены, стены надвигаются с тихим «тик-так». Стены давят. Стены душат. Мне кажется, что шестеренки вот-вот вспорют кожу острыми зубцами. Мне даже кажется, что это будет прекрасно – мой крик разорвет монотонное тиканье, и шестеренки остановятся хоть на мгновение. Я еще не знаю, что шестеренки не останавливаются никогда.
Декан Времени Крон водит всех новеньких смотреть на мозаику. Мозаика выложена на стене одного из залов, и для чего служит этот зал, мы не знаем. Возможно, только для этой мозаики.
Мы подходим к ней – нас девять, новеньких. Крон задумчиво поигрывает камешком-кулоном. Он всегда носит его, и всегда смотрит так, словно вся его судьба в этом камне. В такие моменты мне хочется назвать камешек Зевсом.
Декан смотрит на изображение, и мы тоже запрокидываем головы, пытаясь увидеть все – от шпилей башенок и кроны Древа до растворяющихся в тумане основ зданий. Я удивляюсь – неужели во дворе школы туманно? – и тут вспоминая, что никогда не выходила во двор. Мне всегда хватало лестниц и переходов, соединяющих общежитие с учебными комнатами. Почему мне ни разу не пришло в голову просто выйти? Это отсутствие банального любопытства почему-то пугает – я невольно отступаю на шаг, словно на самом деле могу убежать. Словно Крон позволит мне это. Натыкаюсь на кого-то, оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с красивейшим созданием в мире. Светло-голубые глаза на белоснежной коже в обрамлении золотых волос – такими должны быть ангелы, если они вообще есть в этой вселенной. Габриэль отводит взгляд через долю мгновения – ему совсем не нравится смотреть в глаза другим. Это больше, чем стеснительность. Это страх увидеть собственное отражение в другом. Это чувство, которое терзает людей, считающих себя уродливыми. Мне жаль Габриэля. Он живет через одну комнату от меня, и мы иногда разговариваем после занятий.
- Ну же, подойдите.
Голос Крона подстегивает, и я поворачиваюсь к мозаике, а Габриэль становится со мной рядом. В изображении школы нет ничего страшного, но мне хочется убежать, и единственное, что не позволяет мне отвернуться – декан. И еще – плечо Габриэля.
Мы снова встречаемся взглядом – так же мимолетно, но уверенно. Этот взгляд придает храбрости – я делаю шаг вперед, камешки мозаики становятся больше, заполняя обзор. Еще шаг – перед глазами только камни, неровные края обломаны. Неужели их никто не обрабатывал – вопрос тонет в цветном мельтешении. Я подхожу совсем близко, мозаика притягивает магнитом, мне хочется дотронуться до шероховатых срезов камня. Меня заполняет чувство. Уверенность. Что камни – настоящие. Я не успеваю осознать глупость этой мысли – какими им еще быть? – а моя ладонь уже ложится на изображение, и я краем сознания ожидаю чего-то. Реакции. Словно сейчас – с этим прикосновением – я что-то узнаю.
Вместо этого меня выбрасывает в никуда. Тьма – такая знакомая, такая привычная! – впивается в глаза, закладывает уши. Тьма держит – я хочу пошевелиться, но не могу. Это ужаснее, чем было до пробуждения в школе. Тогда я была мертва. Теперь меня нет. От осознания неподвижности хочется кричать – сознание мечется в черепной коробке как в тюрьме. Больно. Больно. Больно! Хуже становится, когда боль уходит. Не отступает волной, а просто пропадает – в один миг. Я уже хочу вернуть ощущение неподвижности – потому что с болью пропадают все ощущения. Моего тела – нет. Меня – нет. Мой разум сжимается и сжимается, пока не превращается в едва тлеющий огонек – и он тоже гаснет. Последнее, что я понимаю – это конец.
Предупреждение: слэш, фемслэш, гет, отсылки к философии, литературе и всему на всете, песни, трайбл, мозго***, "автор умер, герой умер, все умерли"
Размер: ***
Статус: пишется
От автора: "Пространство и время есть формы присутствия человека в бытие."
Увидел очепятку - скажи автору!
01.5 - Она
Никто не выходил за пределы школы. Это было так же понятно, как то, что Время делится на линейное и цикличное. Или как то, что пределов у школы не было.
Здесь не принято отдавать приказы. Приказы и вопросы – удел тех, кто бьется в рамках, а мы привыкли думать, что рамок для нас нет. Но мы все равно не ходили за пределы школы. Мы просто не могли. Сложно выйти за то, чего нет.
Иногда нам было интересно, что увидит тот, кто попытается. Иногда мы спрашивали себя – как выглядит школа со стороны? Мы, учащиеся в ней, никогда не могли отойти достаточно далеко, чтобы рассмотреть ее стены и вознесшиеся ввысь башенки. Мы – мы никогда не видели ее целиком. И если бы в нас было хоть чуть-чуть больше любопытства, мы давно попытались бы. Но правда в том, что Пространство так сильно привязано к ней, что попросту не может отстраниться. Правда в том, что Времени все равно. Правда в том, что, хотя нам никто не отдавал приказы, мы знали слишком хорошо – они все же существуют.
Когда я проснулась впервые, вокруг меня была тьма. Я помнила – частично, - как избежала смерти, и радость, облегчение и странным образом обреченность смешались во мне и тонули как сахар в теплой жиже понимания. Понимания – опережающего! запоздалого! – что смерть, возможно, была бы лучшим исходом моей и так не слишком счастливой жизни. Лишь много дней спустя, когда слово «день» уже не вызывало острой режущей боли, я поняла и то, что смерть все же имела место в моем прошлом – как и то, что она еще ждет меня в будущем. А затем «будущее» и «прошлое» окончательно слились в одно бесконечное «время». Таково было понимание цикличности, и к нам, детям школы, оно приходило очень скоро.
В начале своего пребывания в школе я видела тьму повсюду – и было бы ложью сказать, что я не боялась. Но страх, тот страх, который испытывали все мы, шел не от света или тьмы, не от их присутствия или недостатка. Это был страх совсем иного рода.
Декан Времени, Крон, парень с говорящим именем и столь же говорящим кулоном-камешком, приветствовал меня в тесной комнате, едва освещенной огоньком свечи в его руке. Пространство на моем месте непременно почувствовало бы тесноту или, наоборот, свободу, пространство отреагировало бы на помещение как на то, что важно. Время молчало. Я сидела, свесив ноги с высокой лежанки, и отсчитывала в уме, когда он заговорит снова – «раз-раз-раз». Облегчение и обреченность – последней становилось все меньше с каждым мысленным «раз», - ощущение скоротечности смерти, усталость и почему-то скука. Больше ничто в жизни не существовало в тот миг. Когда он заговорил о факультете и том, чего мне стоит ждать, я едва слушала – «раз-раз» в голове, как у заводной куклы. Через мгновение я встрепенулась и спросила себя, что происходит. Через мгновение – я наконец-то перестала отсчитывать промежутки реальности. И поняла, что кто-то считает их за меня. Назойливое «раз-раз» исходило из самой комнаты – словно стены и потолок сами говорили со мной. «Тик-так» - часовой механизм. «Щелк-щелк» - скрипят шестеренки. В голову словно воткнули иглу – я поморщилась от боли, еще не зная, как скоро она станет привычной. Декан с говорящим именем молча вышел и закрыл дверь. Темнота снова обступила меня, считая в уши.
Никто не выходил за пределы школы. Мы старались забыть слово «предел». Мы ненавидели бы его, если бы вообще умели ненавидеть.
Здесь не принято отдавать приказы. Деканы – те, кто заботятся о нас, лишь рассказывают о том, как делается обычно. Никто не спорит со Временем. Никто не отрицает власть Пространства.
Никто не задает вопросов.
Понимание либо становится исходом из опыта, накопленного за проведенные здесь дни, либо приходит еще в комнате. Все зависит от того, кто ты, и того, к какому типу ты принадлежишь. Для линейников будущее всегда остается будущим, для цикличников – лишь частью того, во что превратилось прошлое. Я говорю, конечно, о Времени. Я ничего не знаю о Пространстве.
Школа стоит на земле, из которой произрастает Древо Присутствия. Древо видно из любого окна, Древо всегда рядом, и Древо – единственное, что неизменно. Оно огромно, оно выше башен школы и корни его уходят глубже всех подвалов. Оно растет из самых недр, и даже если школа тоже растет оттуда, она много моложе его. Я говорю «растет», потому что школа слишком похожа на живое существо, чтобы быть просто школой. С ее ездящими лесенками, выгибающимися башнями и стенами, которые раскрываются и сходятся по одной им ведомой причине, школа – больше, чем здание. Школу никто никогда не смел называть ни «зданием», ни «помещением» - эти понятия мы принесли с собой, и они не имеют ничего общего с нею.
Если бы мы действительно могли выйти и посмотреть на школу со стороны, нам, возможно, показалось бы, что все эти ее башенки и смотровые площадки, это приземистое общежитие и обвившееся вокруг них Древо мало сочетаются между собой. Но когда ты находишься внутри вечно меняющегося механизма, когда стены поют и пляшут прямо под ногами, а любая лестница с огромной вероятностью может упираться в потолок или, куда интереснее, выводить прямо на воздух, причуды архитектуры не играют такой уж большой роли. Кроме того, мы на самом деле не видели школу со стороны. Только мозаику – во всю стену, которую Крон показывал всем своим студентам.
Никто не выходил за пределы школы. Возможно, они именно этого и хотели – заставить нас выйти. Возможно, они ждали от нас реакции «вопреки». Если так, то мы упорно их разочаровывали.
Здесь не принято отдавать приказы. Здесь принято слушаться деканов. Потому что в мире, где есть только ты и страх, приятно иметь уверенность хоть в ком-то. Даже если этот кто-то на самом деле только то и делает, что усугубляет твой страх.
Я бы никогда не вспомнила, сколько дней я провела в той комнате. Я помню только шестеренки – они скрипели и шептали. Я помню вечное «раз-раз» - оно вбивалось в виски шилом. Я сидела на лежанке - ноги едва достают до пола, и я касаюсь его только кончиками пальцев. Мне холодно. И стены, стены надвигаются с тихим «тик-так». Стены давят. Стены душат. Мне кажется, что шестеренки вот-вот вспорют кожу острыми зубцами. Мне даже кажется, что это будет прекрасно – мой крик разорвет монотонное тиканье, и шестеренки остановятся хоть на мгновение. Я еще не знаю, что шестеренки не останавливаются никогда.
Декан Времени Крон водит всех новеньких смотреть на мозаику. Мозаика выложена на стене одного из залов, и для чего служит этот зал, мы не знаем. Возможно, только для этой мозаики.
Мы подходим к ней – нас девять, новеньких. Крон задумчиво поигрывает камешком-кулоном. Он всегда носит его, и всегда смотрит так, словно вся его судьба в этом камне. В такие моменты мне хочется назвать камешек Зевсом.
Декан смотрит на изображение, и мы тоже запрокидываем головы, пытаясь увидеть все – от шпилей башенок и кроны Древа до растворяющихся в тумане основ зданий. Я удивляюсь – неужели во дворе школы туманно? – и тут вспоминая, что никогда не выходила во двор. Мне всегда хватало лестниц и переходов, соединяющих общежитие с учебными комнатами. Почему мне ни разу не пришло в голову просто выйти? Это отсутствие банального любопытства почему-то пугает – я невольно отступаю на шаг, словно на самом деле могу убежать. Словно Крон позволит мне это. Натыкаюсь на кого-то, оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с красивейшим созданием в мире. Светло-голубые глаза на белоснежной коже в обрамлении золотых волос – такими должны быть ангелы, если они вообще есть в этой вселенной. Габриэль отводит взгляд через долю мгновения – ему совсем не нравится смотреть в глаза другим. Это больше, чем стеснительность. Это страх увидеть собственное отражение в другом. Это чувство, которое терзает людей, считающих себя уродливыми. Мне жаль Габриэля. Он живет через одну комнату от меня, и мы иногда разговариваем после занятий.
- Ну же, подойдите.
Голос Крона подстегивает, и я поворачиваюсь к мозаике, а Габриэль становится со мной рядом. В изображении школы нет ничего страшного, но мне хочется убежать, и единственное, что не позволяет мне отвернуться – декан. И еще – плечо Габриэля.
Мы снова встречаемся взглядом – так же мимолетно, но уверенно. Этот взгляд придает храбрости – я делаю шаг вперед, камешки мозаики становятся больше, заполняя обзор. Еще шаг – перед глазами только камни, неровные края обломаны. Неужели их никто не обрабатывал – вопрос тонет в цветном мельтешении. Я подхожу совсем близко, мозаика притягивает магнитом, мне хочется дотронуться до шероховатых срезов камня. Меня заполняет чувство. Уверенность. Что камни – настоящие. Я не успеваю осознать глупость этой мысли – какими им еще быть? – а моя ладонь уже ложится на изображение, и я краем сознания ожидаю чего-то. Реакции. Словно сейчас – с этим прикосновением – я что-то узнаю.
Вместо этого меня выбрасывает в никуда. Тьма – такая знакомая, такая привычная! – впивается в глаза, закладывает уши. Тьма держит – я хочу пошевелиться, но не могу. Это ужаснее, чем было до пробуждения в школе. Тогда я была мертва. Теперь меня нет. От осознания неподвижности хочется кричать – сознание мечется в черепной коробке как в тюрьме. Больно. Больно. Больно! Хуже становится, когда боль уходит. Не отступает волной, а просто пропадает – в один миг. Я уже хочу вернуть ощущение неподвижности – потому что с болью пропадают все ощущения. Моего тела – нет. Меня – нет. Мой разум сжимается и сжимается, пока не превращается в едва тлеющий огонек – и он тоже гаснет. Последнее, что я понимаю – это конец.
@темы: творчество, Raumzeit